По следам конквистадоров

За исключением двух больших столов и нескольких скамеек, стоявших на балконе, никакой мебели не было. Пол барака был выложен кирпичом, а стены сделаны из какого-то красно-коричневого дерева такой невероятной твердости, что при попытке вбить в него гвоздь он гнулся как оловянный, не оставляя на доске даже царапины.

Занавесью, сделанной из одеял, барак разгородили на холостую и семейную половины, а спать вначале пришлось на багажных ящиках или просто на самодельных тюфяках, набитых травой и положенных на пол. Но уже на следующий день нас посетил приехавший из города католический священник, который, увидя это, немедленно прислал нам штук двадцать железных кроватей, взятых из какого-то монастыря. Ими снабдили семейных и пожилых, а остальные вскоре обзавелись парагвайскими койками, плетенными из сыромятных ремней. Впрочем большинство сельского населения здесь предпочитает спать в гамаках.

На европейскую оценку это наше временное жилище было более чем примитивно и убого. Но по сравнению с теми „хоромами“, в которых нам суждено было жить потом, оно являлось верхом роскоши и комфорта.

Первые впечатления

Выгрузив свой багаж и сложив его под навесом, мы прежде всего устремились к колодцу, который заметили на другом конце двора. Всех томила жажда, не говоря уж о том, что каждому хотелось поскорее освежиться умыванием и привести себя в порядок. Заглянув в колодец, мы увидели, что он очень глубок, но все же на дне приятно поблескивала вода.

Пока мой друг и однокашник Анатолий Флейшер опускал ведро, все посбрасывали рубахи, достали полотенца, мыло и приготовились к купанию.

– Что-то больно легко идет, – сообщил Флейшер, накручивая веревку на скрипучий ворот. – Впрочем, может быть у меня силы удвоились от парагвайского воздуха.

Через несколько секунд ведро показалось у края колодца. В нем было не больше литра мутной, красноватой воды.

– Дьявольщина! Не может быть! – посыпались восклицания. – Ты вероятно плохо утопил ведро. А ну, тащи еще раз!

Опыт был повторен с тем же печальным результатом. Дно колодца едва покрывала грязная, неприятно пахнувшая вода, в Европе такой не стала бы пить и лошадь. Не зная что делать, мы разразились руганью. В это время к нам подошел какой-то парагваец и с гордостью заявил:

– Прекрасная вода! Это лучший колодец в окрестности.

Мы думали, что человек шутит, но он приложился к ведру, с явным наслаждением напился и пошел своей дорогой, Скрепя сердце, мы последовали его примеру и принялись утолять жажду. Вода была противно теплая и сильно отдавала землей. Потом, вытаскивая каждый раз все меньше этой драгоценной влаги и экономя ее как бедуины в центре Сахары, кое-как смыли с себя дорожную пыль.

Надо сказать, что по утрам воды бывало больше и выглядела она чище. Но к полудню колодец иссякал и в нем едва можно было зачерпнуть ведром немного грязной жижи. Чтобы помочь беде, директор школы предоставил в наше распоряжение повозку с бочкой и пару волов, на которых мы стали привозить воду с кампы[2], из родника, находившегося километра за полтора от школы. Вода в нем разила болотом и имела неприятный привкус, как, впрочем, и всякая другая в этом районе, за исключением речной.

– Что, не нравится здешняя вода? – спросил генерал, подходя к колодцу. – Ничего, со временем привыкнете, она тут всюду такая. Чтобы отбить привкус, добавляйте в нее лимонный сок, а еще лучшей пейте терере.

– А что это за штука? – спросил я.

– О, это замечательный напиток, который здешним индейцам был известен с глубокой древности. Он прекрасно утоляет жажду, благотворно действует на желудок, а главное – возбуждает энергию, что особенно важно в сильную жару, когда человеком овладевает апатия. Сейчас я вас угощу!

Подозвав солдата вестового, который его всюду сопровождал, Беляев на языке гуарани отдал ему какое то распоряжение. Парагваец извлек из сумки небольшую, выдолбленную внутри и полированную снаружи тыквочку, из полотняного мешочка насыпал в нее чего-то похожего на махорку или на мелко искрошенное сено, долил колодезной водой, вставил внутрь металлическую трубочку с сетчатым наконечником и протянул это приспособление генералу. Последний высосал жидкость, снова налил в тыквочку воды и принялся угощать нас. Напиток был горьковат и поначалу никому не понравился. Но позже мы все к нему пристрастились, ибо он отбивал вкус отвратительной воды и в самом деле слегка подбадривал. Это был знаменитый парагвайский чай „мате“, который, следует отметить, не имеет с настоящим чаем ничего общего ни по вкусу, ни по природе[3], но содержит в себе алкалоид, почти идентичный кофеину, чем и объясняется его бодрящее действие.

Пьют его решительно все, как здесь, так и в соседних странах, или в виде только что описанного „терере“, или заваривая горячей водой, но всегда по тому же способу. Трубочки для этой цели часто делаются из серебра и золота, а тыквочки художественно расписываются или инкрустируются, некоторые представляют собой подлинные произведения искусства и стоят больших денег.