По следам конквистадоров

— Что это за сборище? — спросил он. Ему объяснили в чем дело.

— Немедленно разойтись — распорядился посетитель, который оказался нашим администратором. — Я очень сожалею, коронель[10], — обратился он к Керманову, — но во время войны все подобные сходки допустимы только с особого разрешения властей. Вы, живущие здесь, конечно, можете праздновать, но всех посторонних Я вынужден удалить.

Было ясно, что мы сделали промах, не послав отдельного приглашения администратору. Теперь он счел себя обиженным и встал на строго официальную платформу. Все попытки Керманова уладить дело миром остались безуспешными, а когда начал возражать один из парагвайцев, староста съездил его по физиономии плетью. Всех наших гостей он прогнал.

Возмущенный Керманов на следующий день отправился в Концепсион к губернатору. В результате этой поездки администратор был вызван в город и после жестокого нагоняя смещен с должности. На его место назначили очень симпатичного крестьянина, жившего в семи верстах от нас и с ним мы всегда были в наилучших отношениях. Этот случай всем наглядно показал, что «коронель русо» шишка гораздо более важная, чем любой администратор, и впредь с местными властями все у нас шло гладко. Да никогда не бывало и поводов к каким-либо шероховатостям.

Что касается взаимоотношений с ближайшими соседями, тут трудно было желать чего-либо лучшего. Мы относились к ним как к равным, не пренебрегали их компанией, старались не нарушать их традиций и не задевать слабых струн, и нам платили всеобщим уважением, приветливостью и услужливостью. Не раз в обществе этих простых людей — бесхитростных, доброжелательных и обладающих удивительным врожденным тактом — я отдыхал душой после различных неприятностей, интриг, завистничества и мелочных распрей, случавшихся в нашей собственной среде. Парагваец-гуарани как-то инстинктивно чувствует «где у вас болит», и в разговоре он никогда неприятной вам темы не коснется. Он безукоризненно вежлив и деликатен, тут совершенно немыслимо услышать что-либо вроде сакраментального вопроса «почему вы не уезжаете к себе в Россию», который на каждом шагу задавали нам во всех странах Европы.

В укреплении к нам общих симпатий крупную роль сыграла незначительная случайность: наши плантации с одной стороны не были отгорожены от соседских, и в один из первых дней, когда мы еще не знали точно своих границ, группа, назначенная на прополку, по ошибке прополола чужое поле земляных орехов. На следующий день к Керманову явилась пожилая парагвайка, сказала, что поле принадлежит ей, она только сейчас обнаружила происшедшее недоразумение и готова нам уплатить за сделанную работу, так как муж ее убит на войне и ей все равно пришлось бы нанимать рабочих.

— Никакого недоразумения тут нет, сеньора, — не моргнув глазом ответил Керманов, — мы прекрасно знали, что поле ваше. Но знали также о вашем вдовстве и потому решили по-соседски помочь. И, конечно, никаких денег с вас не возьмем.

Растроганная женщина благодарила со слезами на глазах. Этот случай с быстротой телеграфа стал известен всей округе и расположил к нам все сердца. В дальнейшем у нас с соседями никогда не бывало никаких трений, не было ни одного случая воровства, дамы наши свободно, без провожатых, могли разгуливать в лесу и на кампе, а во всех надобностях нам всегда охотно шли навстречу и старались помочь. И если русские колонисты других районов жаловались на недоброжелательное отношение соседей-парагвайцев и на всякие обиды и неприятности, то, без сомнения, в этом виноваты они сами. Некоторые группы, приехавшие в район Энкарнасиона и быстро разбежавшиеся, прославились своей заносчивостью и пьяными скандалами, они восстановили против себя местных жителей и это, конечно, отразилось на отношении ко всем русским колонистам того края.

В повседневной жизни парагваец кажется несколько вялым и апатичным, но ошибаются те, кто аттестует его как принципиального лодыря, который предпочитает жить в самых примитивных условиях, только бы не работать. Большинство наших соседей были трудолюбивы и чакры свои держали в полном порядке, а что касается условий жизни — они к ним привыкли и считают их вполне нормальными.

Однако следует оговориться: так обстоит дело только в отношении своего собственного хозяйства. Нанимаясь же на работу, парагваец действительно ленив и непостоянен, история с нашими колодцами служит тому хорошим примером. Но и здесь, я думаю, в основе лежит не простая лень, а более глубокая психологическая причина: привыкшего к воле человека, в котором еще много осталось от кочевника, гнетет сознание связанности и зависимости от работодателя. За такую работу он берется только в случае самой крайней необходимости и при первой, часто лишь кажущейся, возможности ее бросает. Но чем бы ни объяснять это явление, в Парагвае очень трудно найти хороших и тем более постоянных рабочих. И общее благосостояние страны от этого, конечно, не выигрывает.