По следам литераторов. Кое-что за Одессу

Так что Одесса в теории была очень хороша. Правда, у нас противная сырая зима с малым количеством солнечных дней, но главная причина не в этом. Думаем, куда больше помешала осуществлению сформулированной Яновским идеи «столицецентричность» русской культуры.

Роман 26-летнего автора был изысканным и сложным. Рассказ ведётся и от имени семидесятилетнего кинорежиссёра То-Ма-Ки (товарищ мастер кино), и от имени его сыновей, коллег и даже любовницы (последние «высказываются» в письмах). Сюжетная линия – строительство парусника, необходимого киностудии для съёмок фильма из жизни матроса. Вывод автора: искусство и жизнь тесно переплетены, их невозможно отличить друг от друга, сама жизнь должна строиться по принципу произведения искусства, и тогда она будет прекрасной. Критика неоднозначно восприняла роман: с одной стороны он написан высокохудожественно и философски, но, с другой стороны, в нём нет обязательного для 1930-го года героя-пролетария[198].

Через два года Яновский выпускает ещё более сложный роман «Четыре сабли». Это первый из двух романов Яновского в технике «роман в новеллах» Четыре практически самостоятельные части, посвящённые четырём героям (Шахраю, Остюку, Галату и Марченко). Каждый из них представляет одну из сил революционного противостояния. Герои уже совершенно неоромантические – это герои народных песен. Критика правильно оценила роман как написанный в стиле «националистического романтизма». Печатание романа в журнале было прервано.

В 1935-м году Яновский создаёт ещё одну попытку романа в новеллах – «Всадники». Тут уже восемь самостоятельных новелл, есть руководящая роль партии и победитель – большевик. Но все братья-герои гибнут (что сближает повествование с рассказом «Письмо» Бабеля), так что читатель сам может сделать неутешительный вывод.

В 1947-м, замечательно копируя постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 1946-го года «О журналах «Звезда» и «Ленинград»»[199], выходит постановление ЦК КП(б)У «О журнале «Отчизна»». Яновского увольняют с поста редактора, он в порядке покаяния пишет сборник «Киевских рассказов» и умирает в начале 1954-го – в 51 год.

В самом кассовом фильме СССР 1969 года «Опасные гастроли» (фильм посмотрело 36.9 млн человек) герой Высоцкого куплетист Жорж Бенгальский (он же большевик-подпольщик Николай Коваленко) пел:

Пушкин – величайший на земле поэт —
бросил всё и начал жить в Одессе.
Проживи он здесь еще хоть пару лет,
кто б тогда услышал о Дантесе?

Останься Юрий Иванович Яновский в Одессе, жизнь его была бы иной – может, и менее драматичной. А может, и наоборот. Но это снова возвращает нас к многовариантности истории «по Бредбери». А может и хорошо, что сослагательного наклонения реальная история не имеет?

Хотя очень хотелось бы, чтобы Владимир Семёнович Высоцкий прожил подольше. Особенно нам не хватало его в бурный период перестройки: сколько новых тем для его сатирических и юмористических песен она открыла.

У швейцарского писателя Макса Рудольфа Франц-Бруновича Фриша (1911–05–15 – 1991–04–04) есть замечательные опросники. Опросник, связанный со смертью, содержит вопрос:

– Вы хотели бы больше спросить у ушедших в мир иной или больше им рассказать?

Пожалуй, спросить можно только: ну как там? Как ответил на этот вопрос в удивительном сне Владимира его покойный друг Юрий Генрихович Славинский: «Там, как и здесь – маленькие людишки делают маленькие дела…» А вот рассказать хочется намного больше.

Например, рассказать Высоцкому, какими тиражами начали выходить его книги, каких наград он удостоен, какое число памятников ему установлено.

Тему памятников, впрочем, мы поднимали в главе о Маяковском. Закончим её, упомянув песню Высоцкого «Памятник». С завораживающим предвидением он писал ещё за семь лет до смерти:

А потом, по прошествии года, —
как венец моего исправленья —
крепко сбитый литой монумент
при огромном скопленье народа
открывали под бодрое пенье, —
под моё – с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась —

из динамиков хлынули звуки,
с крыш ударил направленный свет, —
мой отчаяньем сорванный голос
современные средства науки
превратили в приятный фальцет.