По следам литераторов. Кое-что за Одессу

При этом дом Бяликов оставался гостеприимным и открытым. Возможно, гости даже в какой-то мере заменяли хозяевам отсутствующих детей. Но куда важнее, что они были благодарной аудиторией. Поэт любил поговорить, мог «загореться» по любому поводу и начать рассуждения, восхищавшие слушателей: и широтой знаний, и богатством воображения, и сочной речью на украинском диалекте идиша, с ивритскими, арамейскими и русскими оборотами и поговорками. Как позже написал в письме знакомым философ и литературовед Михаил Осипович Гершензон: «много я видел замечательных людей, но такого большого, как Бялик, ещё не было за нашим столом… Он так удивительно глубокомысленно умён, и в своём мышлении так существен, конкретен, что, по сравнению с ним, наше мышление как-то беспочвенно и воздушно. И потому же, конечно, он с виду, по манерам, прост совершенно, точно приказчик. Говорит самым простым тоном, и когда вслушиваешься, то слышишь нарастающую стальную крепость мысли, отчетливость и поэтичность русских слов, а в узеньких глазах – острый ум… По сравнению с ним, и Вяч. Иванов, и Сологуб, и А. Белый – дети, легкомысленно играющие в жизнь, в поэзию, в мышление»[264]. А ведь Гершензон на своём веку (точнее, на полувеку: он прожил 55 лет) встречался, общался и работал с очень многими замечательными мыслителями: в частности, именно он – организатор (и автор вступительного слова) сборника «Вехи», где опубликовались Николай Александрович Бердяев, Сергей Николаевич Булгаков, Семён Людвигович Франк. Так что эти слова Гершензона «дорогого стоят».

Слова «прост совершенно, точно приказчик» полностью отражают впечатление от фотографий Бялика – особенно в зрелом возрасте. Впрочем, при всём несходстве характеров и судеб, то же можно сказать и о В. И. Ленине. Никто – ни друзья, ни враги – не отрицал его гениальный ум. Но даже выдающийся мастер фотопортрета Моисей Соломонович Наппельбаум говорил, что не мог уловить ничего, что говорило бы об его величии[265].

В 1903-м году – после, увы, очередного еврейского погрома, на этот раз в Кишинёве – Бялик по, так сказать, поручению общественности едет на место драматических событий. Задача – художественно воплотить их и продажей литературного произведения обеспечить материальную помощь пострадавшим. После увиденного Бялик молчит полгода. Но потом на свет появляется «В городе резни» (в переводе Жаботинского – «Сказание о погроме»).

Вещь и сейчас невозможно читать без содрогания (то же можно сказать и о главе «Почин» романа Бориса Житкова «Виктор Вавич», описывающей еврейский погром 1905-го года). Казалось бы, после Холокоста, когда уничтожение евреев превратилось в индустриальную задачу[266], локальный погром, случившийся свыше ста лет назад, уже не может потрясать. Но Бялик с необычайной силой описал события, причём не побоялся гневно осудить безволие народа, отдавшего себя на растерзание. Впервые погром и сопровождавшее его насилие показаны с точки зрения пострадавших женщин; это тоже было необычно.

«Сказание о погроме» вдохновило одесситов на организацию отрядов самообороны. Это имело как прикладное значение – уменьшение числа жертв в ходе последующих погромов в Одессе[267], так и общественно-политическое. Друг Бялика Жаботинский становится одним из организаторов этих отрядов и так от литературы постепенно переходит к политической деятельности. Но об этом подробнее на Еврейской, № 1 – у дома самого Жаботинского.

Строго говоря, обличения собственного народа в этой поэме – продолжение цикла «Песни гнева», начатого Бяликом ещё в Сосновицах. В духе, ни больше ни меньше, библейских пророков (и тем же библейским размером с тонко уловимым ритмом)[268] Бялик выступал против косности народа и отсутствия стремления к обновлению. Зная современное еврейское общество в Израиле и по всему миру, в это сложно поверить. Но – доверимся еврейскому национальному поэту – так оно скорее всего и было в Российской империи конца XIX века[269].

В 1905-м году Бялик пишет ещё одну поэму «Свиток о Пламени». Несмотря на весь авторитет поэта, эту поэму не приняли, посчитали претенциозной, «модернистской», сочли неудачной по композиции и вообще невнятной по замыслу. При этом желание всё же разгадать замысел Бялика было так велико, что появилось три варианта перевода поэмы на русский язык. Но и это не помогло постичь поэму.