По следам любви

Володька, прислонясь к прохладному стволу березы, смотрел, как Саша нагибается, как падает ее коса, когда она рвет цветы и что-то при этом неслышное шепчет. Он вспомнил про Гребенюка: тот не цветы Саше срывал, а остервенело дергал крючок на двери ее комнаты. И не потому, как теперь понимал Володька, чтобы быть с ней с Сашей, а чтобы власть показать, чтобы она его боялась… А она и так всего боится, даже его, Володьки «Бывают такие, на всю жизнь напуганные…» — вспомнил Володька слова Лучины. Как же ему теперь поступить, чтобы опять ее не напугать?..

Саша, отыскивая в траве цветы, отошла уже далеко. И Володька не сразу решился подойти к ней.

— Саша, — сказал Володька, опустив голову, — я не могу больше… Я тебя люблю!

Она, вздрогнув, положила фиалки на пенек и молча стала поправлять распустившуюся косу.

— А ты меня не любишь? — совсем тихо спросил Володька.

Она не взглянула ему в лицо, а то бы заметила, как просили об этом «люблю» его круглые от волнения глаза неумело выбритые щеки и обсохшие губы.

— Еще не знаю, Вовик… Может быть… Только не надо сейчас…

— Нет, нет, — поспешно сказал Володька.

О том, что день кончается, им сказал не голод — они с собой куска хлеба не догадались взять, словно рассчитывали быть сытыми одним лесом. Сказало солнце, которого вдруг не стало над ними. За кустами уже таился белый туман, и на траву упала синева вечера.

— Завяли наши с тобой цветы, — угрюмо сказал Володька.

— Я поставлю дома в воду — и оживут.

Когда сели в трамвай, голова у Володьки кружилась: целый день не ели, а может быть, от леса, от травы, от того, что называется в песнях «страданием».

Прощаясь, Володька сказал:

— Завтра, Саша, политкружок. Ну, я еще успею подзубрить…

— Я вчера еще подготовилась. Так ты беги скорее.

«Конечно, не любит она меня, — с болью решил Володька. — Я про все на свете позабываю, а она учит…»

Он пришел домой, снял розовую ковбойку и лег с книжкой. Но ни строки не прочел. Ему казалось, — что и книжка пахнет лесом, а между букв проглядывают маленькие темно-синие цветки, слабые, готовые тут же завянуть под горячей рукой.

8

Отцвела сирень, и побелели липы. Стояло бездождье, и было душно, желто, приторно. В трамвае, в котором ехал Володька из горкома, стекла были мутные от жары, и двигался трамвай сонливо, не спеша. На крышу его горячий ветер наносил липовый цвет.

Володька стоял на площадке, где хоть немного провевало, и думал о том, что с молодежным кроссом ему, пожалуй, придется туговато и выставить от своей организации тридцать человек не удастся: ребята в отпусках и жара… Лучина сейчас в Ливадии, а с Ваней Козодоевым разговор короткий: тот никаким мероприятием не поступится, хоть камни с неба вались.

Володька представил себе, как он сам пойдет на этот кросс — семь километров полем, потом еще три в противогазе и столько же обратно. И ему показалось, что он уже плавится. Хоть бы дождик пролил… Но небо было синее, как Сашины глаза.

«Надо будет ей сказать, чтобы она сменилась с кем-нибудь и лучше вышла бы в воскресенье на работу, — подумал Володька. В цехе у них даже в сильную жару вентилятор работал отлично. — А уж Кукушкин луг на этот раз прощай!..»

Володька спрыгнул с подножки и пошел своей улицей. У высокого забора, пробившись в щель, цвел красный шиповник. Володька остановился, попробовал сорвать и наткнулся на острый шип. И все же сломил, открутил непокорный, злой стебель. Но цветок, сморенный жарой, сразу же уронил все четыре кроваво-красных лепестка. Володьке остались одни колючки. «Вот всегда так…» — почему-то заключил Володька.

Он подошел к своему дому и вдруг увидел, что у калитки его дожидаются все домашние.

— Сыночек!.. — сказала мать с незнакомым Володьке чувством… — Володенька!.. Призывают тебя. Завтра рано утром с вещичками…

Мелькали дома, заборы, кусты… Володька бежал к Саше на Крутую улицу. Уже падала вечерняя тень, липы сливались. За спиной у Володьки бежал и молодой месяц.

Он дернул Сашину калитку — она была заперта. Он постоял немного и пошел вдоль забора. Две планки почти без треска подались, и Володька, порвав рубашку на гвозде, влез в сад. Сашино окно было закрыто и Володька напрасно два раза постучал в стекло.

Ему стало страшно, и он растерянно огляделся вокруг. Он должен увидеть ее… Где же она?

Володька обошел дом, тихо поднялся на крыльцо и оттуда заглянул в кухонное оконце. Старуха Гребенючиха испуганно приблизила к немытому стеклу свое беспомощно-доброе лицо. Потом Володька услышал, как она скребет засовом, отпирая ему.

— Чего ты, родимый?.. — шепотом спросила она. — Сашутки-то ведь нету… А сам-то дома. Как бы греха не было…

— Где же Саша?.. — переполняясь тревогой, спросил Володька.

Старуха, оглянувшись, ступила на крылечко и притворила дверь.

— Чего было-то у нас!.. — сказала она и скорбно покачала головой. — Приехал, значит, и развоевался, куды тебе!.. Стал Натаньку-то гнать. Сашутке бы промолчать, а она встряла. Такая молчуха была, а тут чего-то с ней подеялось: в крик закричала на его. Уж я так напужалась! Думаю, только бы не бил!.. Но он ничего… Тут они обои собрались и пошли.