По следам полка Игорева

Ускакали, наконец. Тем временем войско худо-бедно построилось.

Князь Игорь проехал вдоль передних рядов. С копьями стало ещё сквернее, чем вчера. Другая беда: надёжных новгород-северцев осталось слишком мало, и все они, оставшиеся в строю, ему известные по именам (а у некоторых и детей крестил, у многолетних знакомцев), – все как один не смотрели в глаза своему князю. Обижены. Что ж, он на их месте тоже, пожалуй, обиделся бы.

Вернулся в голову боевого клина. Всмотрелся в ту сторону, куда направился Беловод-посол, – расплывалось всё там, вдали, а ведь не пил хмельного столько дней… Спросил отрывисто:

– Рагуил, что там делается?

– Подъехали… Они под стягом Кончака… С самим Кончаком, так его доспех золотом и сияет… Пьют оба, и боярин и парубок, бурдюк над головою по очереди задирают… Не видно уже их… И знак наш посольский исчез среди конников!

Игорь крякнул. Неужели и ответа не дадут? Конечно, половцы в двух шагах от победы, однако нельзя же так пренебрегать правилами войны! Игорь повернул коня, чтобы сказать речь перед войском.

– Повремени, княже! Скачет сюда кто-то из них! И с твоим значком, – остановил его Рагуил.

Князь натянул поводья. А подумав, махнул здоровой рукою Тренке и решительно выехал навстречу половецкому гонцу. В мирном предложении ханам нет ничего позорного, пусть бы и его дружинники услыхали, однако кто может знать, что повелел сказать ему Кончак?

Черно-белое пятно впереди сгустилось в нарядного половца в красивом и чистом белом кожухе, расшитом красными и золотыми нитями, на вороном коне. Доспеха не было на нем, только поножи на ногах поблескивали, в руке держал он древко с Игоревым посольским значком.

– Живи вечно, великий князь Игорь Святославович, – поклонившись, заговорил половец на таком хорошем русском, что князь забыл на мгновение, что перед ним степняк. – Говорит тебе великий князь Кончак Отракович таковы слова: «От Кончака свату Игореви. Брось стяги на ковыль. За тебя поручусь, понеже ранен еси. Больше немогу ничего обещать».

Игорь помолчал. Что ж, спасибо и на этом. Присмотрелся к половцу. Загорелое до черноты лицо того показалось ему сперва молодым, однако теперь понял он, что гонцу уже порядочно лет. И какое ему, Игорю, до этого кыпчака дело? Только бы подольше не возвращаться мыслями к словам Кончака…

Половец снова поклонился:

– Я Овлур Менгуевич, толмач великого хана Кончака Отраковича. Рад служить великому князю северскому.

– Да не великий я князь, – думая о своём, отмахнулся князь Игорь. – А ты где научился столь расторопно русскому языку? Уж не крещён ли ты?

– Крещён, княже. Я служил великому князю Изяславу Мстиславичу в толмачах же, а уж когда выбили его, господина моего, из Киева, вернулся к степной жизни.

– Ладно… Скажи от меня Кончаку: «Свату Кончаку от Игоря. Не вышло мириться – будем биться».

– Держи, хоробр! – это половец бросил Тренке посольский знак, снова поклонился Игорю и повернул коня.

– Эй, Лавор! – остановил его князь. – А куда вы подевали посла моего, черниговского боярина?

– Прости, что не поведал тебе сразу, княже. Кончак оставил его при себе в посольском его чину, чтобы после… ну, когда всё закончится, отпустить в Чернигов ко князю Ярославу как самовидца здесь бывшего. Прощай, княже.

– Прощай, Лавор.

Скользнул взглядом по белой спине толмача Игорь и снова вперился в тёмную, копьями ощетинившуюся стену, преградившую русичам путь. Теперь ему самому уже не верилось, что мог понадеяться на мирный исход переговоров. И хотя, окажись Кончак в окружении русских дружин, Игорь поступил бы точно так же, как коварный союзник и приятель, душу его полонила тупая злоба, и он готов был сейчас зубами рвать этих провонявших кумысом, желтолицых и раскосых нелюдей. И захотелось ему нестерпимо всадить стрелу в белую спину Лавора, потому что из проклятых половцев оказался толмач к нему ближе всех. И потянулся Игорь, не глядя, туда, где, как выезжал он дома на княжескую свою охоту, висел колчан со злачеными стрелами. Не оказалось там колчана, разумеется, и он вылил свою злобу в речи, которую прокричал, вернувшись к строю дружинников.

Глава 9 Соленый вкус поражения, горечь плена

Теперь уже стаи воронов, круживших в небе над ратными, не раздражали, а вызывали тёмный страх. Северское войско пробилось-таки к воде, однако это только позволило людям напиться. Людям, но не лошадям – четвероногие отказались пить и вовсе не солоноватую, как говорил Рагуил, а добре солёную воду. Толстокожий Буй-Тур Всеволод предположил даже, что половецкое полчище нарочно напрудило в озеро своей и конской мочи – и сам попробовал захохотать, что завершилось глухим кашлем. И над чем тут смеяться? Юного князя Владимира чуть не вырвало.