По следам полка Игорева

– Значит, ты не видел, как князь Игорь Святославович пытался заворотить бегущих?

– Нет, боярин, не видел я, потому что сам бежал, трудился. Не до дружка мне было, а до своего брюшка. Но если он действительно поступил так, как о том рассказывают, значит, хотел пораньше сдаться в плен. Князь Игорь дурак, если боялся плена, – ведь на поле был его приятель Кончак.

– Ты доволен ли повестью, э-э-э, Словиша Боянович?

Князь кивнул, однако остался на месте.

– Словиша Боянович!

Князь кивнул снова, поднялся и ушёл.

– Радость моя, и ты уходи.

Исчезла Прилепа. Хотен повернулся, не вставая, к молодому Неудаче.

– Согласен ли ты с тем, что мой друг Хмырь услышит обо всем, что будет сказано?

– Нет, боярин, не согласен я. У нас такого уговору не было.

– Тогда раздевайся. Оставь только меч на себе. Васко-самострельщик! Возьми преступника на прицел. А ты, Хмырь, вылезай, друг, из воды, спасибо тебе за службу.

Голый Хмырь вылез на прибрежный песок, гоня перед собою волну не смытых речной водой походных запахов. Собрал в две охапки свое барахло, взял под мышки и заявил негромко:

– Хватит с меня и того, что услышал. В какой грязи мы барахтаемся, боярин! Я всегда старался держаться подальше от княжеских и боярских тайн. Из отроков незнайке не выбиться, зато остатки совести незнайка сохранит.

– Ты прав, друг. Я тебя прошу об одном: отведи и Васка-самострельщика подальше. Но так, чтобы он по-прежнему видел Чурила.

Тем временем молодой Неудача Добрилович, щуплый и белокожий, как ощипанный цыплёнок, и по белой, светящейся в темноте коже опоясанный чёрным длинным мечом, вошел, поойкивая, в воду и занял место Хмыря.

– Я не понимаю! – вдруг визгливо закричал пленник. – Я рассказал тебе о том, что знал и что понял! Не ведаю я никаких других княжеских тайн!

– Зато боярские тайны тебе зело любопытны. Ты ведь для того убил боярина своего Добрилу Ягановича, чтобы не помешал тебе тянуть куны с его бывшей полюбовницы? Рассказать тебе, как ты исхитрился его добить?

И Хотен рассказал, не обращая внимания на протестующие возгласы убийцы.

– Враньё! Я потребую суда у великого князя! Тебе никогда не доказать!

Тогда Хотен, привирая без зазрения совести, поведал о двух синяках, найденных им на груди мёртвого боярина и о смертной ране на его горле, о том, что якобы сохранилась грамотка, переброшенная Чурилом на стреле в монастырь, а его руку легко определить. О том, что любой судья поверит, что он вымогал куны с игуменьи, увидев грамотки от Настки из Рыльска.

– Это не я! – закричал тогда обвиняемый. – Это Узелок, оруженосец Добрилы, придумал, как разжиться кунами! Это Узелок вёл с пира пьяного Добрилу, и тот вдруг проговорился, что сын у него вправде выблядок, а мать его черница… Я только подражал ему в Рыльске.

– А ведь ты сейчас признался, Чурил. Узелок никак не мог убить боярина Добрилу, потому что ранен был ещё до того, как ты поехал с ним в гонцах. Это ты убил его – не потому ли, что увёл у тебя девку?

Лицо красавчика исказилось, он завопил:

– Как бы не так! Что мне в той девке? Девок в Киеве будто грязи, я с любой мог переспать, всех бодал, каких хотел. И ту игуменью, мать выблядка, что у меня за спиной прячется, тоже бодал, и Настку, и всех жёнок, каких хотел. Тут рядом с тобою сидела сучка, которую ты и в поход с собою таскаешь, так вот: оставь меня с нею наедине на четверть часа – и твоя сучка от меня отстать уж не захочет…

Тут, словно бы бесстыжие речи красавчика сопровождая, донеслись из темноты гусельные перезвоны. Обвиняемый замолчал, все замерли, слушая. Когда же смолк звон струн, Хотен промолвил удивлённо:

– Что ж это было?

– Цареградский наигрыш, а больше похоже на ерусалимский стих, – буркнул Чурил. И снова заорал. – Дабодал я тебя и всех твоих сучек с тобою!

Тут замычал молодой Неудача и, положив обе руки на мокрую голову убийцы, попытался погрузить её в воду. Речка вокруг них забурлила, Неудача откинулся назад, и оба ушли под воду. Вскоре ниже по течению вынырнула голова черноволосого Чурилы. Раздалось шипение, и на месте головы размазалось тёмное, неразличимое в слабых отблесках костра пятно.

– Добре стреляет Васка, – промолвил, неизвестно к кому обращаясь, Хотен.

Потом началась суматоха. Прибежала, причитая, Прилепа, а за нею с гуслями в руках Севка-князёк. Наконец, двумя ласточками бросились в речку голые дружинники: они обсыхали на траве, не желая мочить одежду. Вытащили на берег своего децкого, вылили из него воду. Он же, как пришёл в себя, попросил позвать к себе Хотена. Лежал на мокрой траве по-прежнему нагой и с мечом, и мошка начинала клубиться над ним.

– Извини, Хотен Незамайкович, если подвёл тебя, но тот негодяй меня лягнул, вот и… – проговорил тихо.

– А я мнил, что ты плавать умеешь… А ещё децкий.

– Пару саженей всегда проплывал, а тут растерялся отчего-то… Послушай, а что поганец про мать мою говорил? Моя же мать померла давно…