По следам знакомых героев

«Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам».

— Ну? Чем вам не Обломовка? — победно вопросил Холмс.

— Не спорю, — вынужден был согласиться Уотсон. — Некоторое сходство есть. Но разница все-таки огромная.

— В самом деле?

— Будто вы сами не видите! Если угодно, я могу объяснить вам, в чем она заключается. Пушкин, в отличие от Гончарова, все это без всякой злости описывает. Без тени раздражения. Даже, если хотите, с любовью.

— Пожалуй. У Пушкина в изображении этой картины гораздо больше добродушия, чем у Гончарова. Но это в основном тексте. А в черновике… Взгляните!

Он вновь протянул Уотсону раскрытый том полного собрания сочинений Пушкина. Уотсон послушно прочел отмеченные Холмсом строки:

«Они привыкли вместе кушать,
Соседей вместе навещать,
По праздникам обедню слушать,
Всю ночь храпеть, а днем зевать…»

— Ну?.. Что вы теперь скажете? — осведомился Холмс.

— Нда, — вынужден был признать Уотсон. — Это уж настоящая Обломовка.

— Вот именно! В самом, что называется, чистом и неприкрашенном виде.

— И все-таки я не понимаю, Холмс, что вы хотели этим мне продемонстрировать?

— Тем, что нарочно перепутал сны?

— Ну да… Я, конечно, сообразил, что вы хотели показать, как похожа была жизнь родителей Татьяны на жизнь родителей Обломова. И это, не скрою, блистательно вам удалось. Но какой смысл в этом сходстве? И уж совсем непонятно, какой смысл в сходстве матери Тани с госпожой Простаковой? Зачем оно понадобилось Пушкину, это сходство?

— Пушкин был верен натуре. Он рисовал то, что видели его глаза.

— Это-то я понимаю. Но вы не вполне уразумели суть моего вопроса. Сон Обломова нужен Гончарову, чтобы показать нам детство Ильи Ильича. Чтобы нам ясно было, откуда он взялся, этот поразительный тип, почему вырос именно таким. То же и с Митрофанушкой… А Татьяна!.. Она же совсем другая! Тут только удивляться можно, что в такой вот Обломовке и вдруг этакое чудо выросло…

— Это вы очень тонко подметили, Уотсон, — кивнул Холмс. — Именно: только удивляться можно. И не исключено, что Пушкин как раз для того-то и описал так натурально всю обстановку Татьяниного детства, ее родителей, ее среду, чтобы как можно резче оттенить необыкновенность Татьяны. Всю ее, так сказать, уникальность. Вспомните:

«Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье свой родной
Казалась девочкой чужой».

Впрочем… — Холмс задумался.

— Ну-ну? Что же вы замолчали? — подстегнул его Уотсон.

— Вы, я полагаю, заметили, что в окончательном тексте романа Пушкин гораздо мягче изобразил быт и нравы ларинской «Обломовки», нежели в черновых набросках.

— Да, конечно. Я как раз собирался напомнить вам об этом.

— Так вот, можно предположить, что сделал он это как раз для того, чтобы появление такого удивительного существа, как Татьяна, в этом мрачном медвежьем углу, в этом стоячем болоте не казалось таким уж чудом.

— Иначе говоря, чтобы ее своеобразие, ее особенность не казалась такой уж неправдоподобной?

— Вот именно!

— Ну что ж, — согласился Уотсон. — Надо отдать Пушкину справедливость, этого он достиг. Тем более, если память мне не изменяет, он подчеркивает, что Татьяна с самого раннего детства резко отличалась и от сестры и от подруг…

— Верно, — подтвердил Холмс.

И в подтверждение этих слов Уотсона процитировал:

«Она ласкаться не умела
К отцу и матерй своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела,
И часто целый день одна
Сидела молча у окна…»

— И потом, Холмс, вы все-таки не станете отрицать, что я был не совсем далек от истины, когда заметил, что в имении родителей Татьяны была недурная библиотека.

— Дурная или недурная, не скажу, но какая-то библиотека безусловно была.

Он снова процитировал:

«Ей рано нравились романы.
Они ей заменяли все.
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо…»

— Вот видите? — обрадовался Уотсон. — Шутка сказать! Руссо!.. Нет, Холмс, то, что Татьяна выросла именно такой, какой описал ее Пушкин, меня ничуть не удивляет. В этом я не вижу и тени неправдоподобия. Поражает меня совсем другое.