По следу «Аненербе»

– Сказать – скажу. То, что я беглый из лагеря, вы знаете. А вот за что меня власть туда отправила, я вам не сказывал. И вообще, что за власть теперь в России, вы не знаете. А я знаю. Коль Иван Фадеевич просит, я вам расскажу. Сейчас 1942 год, а в 1917 году, в октябре, в России был совершен военный переворот. Царский режим был свергнут, царя и семью его казнили, а к власти пришел Ленин. Была большая война, Гражданская, брат на брата поднялся. Кто за Ленина, кто за старое царское правление бился… В общем, крови пролилось немерено, и Ленин победил. Победил, потому что пообещал мужику землю дать. Вся же Россия – сплошь крестьяне. Вот и пошли за ним, все на пути своем сметая. Однако власть он взял, а землю крестьянам так и не дал. Бунты были, залил кровью крестьянские волости, задавил и в колхозы загнал людей. Отнял все личное хозяйство. Скот в общее стадо, землю в общее поле. Кто не хотел добровольно, того выселяли в Сибирь. Кто сопротивлялся – расстреливали. Опять кровь да разоренье было великое, а потом голод. Но это все не главное. Главное, люди добрые, этот Ленин объявил, что Бога нет. Вообще нет. И стал все церкви крушить и разорять. Священников непокорных убивать, а кто винился, в тюрьмы и каторги отправлять. Всех, кто в Бога верует, преследовать стал. Под страхом смерти люди с себя кресты снимали, а нехристи измывались над ними. Тот же Ленин разрешил всем бабам от ребятишек, не родившихся еще, избавляться и свободу иметь, с кем в постель ложиться.

Ропот возмущения прокатился по толпе. Феофан, понимающе кивая, продолжил:

– Я коренной крестьянин, из-под Смоленска. Город такой есть, на Днепре-реке стоит. Отец всю жизнь, как и дед, в кузне деревенской молотом махал. Дом отца один под железной крышей в деревне был. Мастер, золотые руки, ограды кованые делал, аж в Москву заказывали. Тут и наступило черное время, когда повсеместно стали в колхозы людей сгонять. Комитет, из самых последних прощелыг деревенских, бражников да лодырей собранный, постановил нас раскулачить. То есть отнять все, что нажито было. Отца кулаком объявили, ну, врагом как будто для всего народа. Его, который, почитай, на всю волость лошадей самолично ковал! Не было двора, где б его железо людям не служило справно.

Феофан замолчал, видно было, как играли желваки на его скулах. Но справился с собой и продолжил уже другим, как бы одеревеневшим голосом:

– Ну и вот, приехали, значит, пятеро с оружием, рабочие из Смоленска, с ними наши деревенские из этого комитету, стали кузню отнимать. Отец уперся: не отдам, и все. Те вязать его… да где там. Он поширше меня в плечах был. Раскидал, да одного из рабочих ушиб головой сильно, видать, ну и стрельнули в него из нагана. Прямо у нас на глазах. Я кинулся, и в меня стрельнули, и в брата, и в мать. Всех положили прямо во дворе кузни.

Феофан задрал рубаху, и все увидели шрам на груди слева.

– Токо меня под вечер со двора сосед вынес. Плохо в меня целились, попали, но не до смерти. Прятали меня по дворам полгода, пока не выздоровел. А потом я ушел. Хотел до Смоленска добраться, убивца найти. К ответу его призвать. Глупый был, не понимал, что там, где нет Бога, нет и справедливости. Схватили меня и как врага народа – в лагеря на двадцать пять лет. В лагерях этих хорошего человека встретил, только благодаря ему и выжил. Он же и помог бежать. Вот оттуда я и пришел. Как пришел к вам, сказывать не буду, знаете. Одно токо добавлю, звезды пятиконечные красные на шапках у тех, кто семью мою пострелял, были. Не украшение это, Кольша, знак такой у безбожников – как клеймо. Ежели со звездой – свой, ежели с крестом – враг.

– Знаем, – ответили мужики, кивая головой.

Все помнили, как вышел к ним в деревню из тайги худой и оборванный мужик. Дошел до первой избы и упал без сознания. Месяц выхаживала его вдовая Настя, месяц кормила с ложки, думали, помрет, кожа да кости. Однако встал, поправился. Да еще и знатным мастером дел кузнечных оказался. Веру принял, оженился на той Насте, теперь еще троих сыновей имеют, кроме Настиных двоих.

– Ты, Феофан, скажи, что делать-то, по твоему разумению?

– Уходить надо, да так, чтобы следа не осталось. Коль эти безбожники нас увидели, непременно искать станут. Сатана ими правит, сатана…

Феофан встал на колени и неистово перекрестился. Все также стали осенять себя крестами.

– Упаси, Боже… – шептали сотни губ.

Феофан встал. Отряхнул колени. Одернул на себе рубаху.

– За всех вас радею, не токмо за себя. Поверьте. Скоро уходить надо. Уйти и деревню по бревнышку раскатать, будто и не было ничего. Через месяц все зарастет. Могут и не заметить. Иначе найдут.

Затихли люди после рассказа Феофана. Мужики бороды теребят. Бабы глаза прячут.

Староста встал:

– Что же еще сказать, сами все слышали. Не пощадят нас нехристи. Думайте, люди. В семьях совет держите. Утром со стариками все обсудим и примем решение. На том сход закрываю.

Уже смеркалось. Народ, продолжая тихо, меж собой, обсуждать услышанное, начал расходиться. Где-то в конце деревни надрывно завыла собака. Ее вой подхватили еще несколько…