По следу Саламандры

— А ты кто? — Хайд, сам удивляясь, видимо, решил поставить личный рекорд по количеству нелепых вопросов и по степени их нелепости.

Впрочем, от ответа старухи зависело многое. Возможно, Хайд накликал ее своим неудачным внутренним путешествием к Лунной Богине.

Во всяком случае, старуха пыталась разговаривать с ним, сообразуясь с Традицией. Так, как предписано общаться с волшебными существами.

Может быть, по правде говоря, его медитация была тут и ни при чем вовсе. Старуха выглядела очень древней. И когда разум мутится, Традиция — впитанное с материнским молоком и развитое друидом знание — единственное, что остается в человеческом разуме, что удерживает контакт с миром и другими людьми.

— Кто ты? — повторил Хайд, вероятно, озадачивший старуху вопрос.

— А не меня ты искал и призывал? — захихикала старуха.

— Не думаю…

— Маленький, молоденький эльфенок! — похоже, безумная забавлялась от всей своей помраченной души.

— Что мне в тебе? — изумился Хайд.

Он действительно, чего уже давно не было в его жизни, ощущал себя маленьким эльфенком.

Он так давно сознательно и бессознательно гнал от себя свою природу фейери, что привык ощущать себя вполне зрелым, вполне взрослым человеком.

Именно человеком он мыслил себя, но не фейери. Уродливым человеком, исполненным тайны происхождения, человеком зрелых лет и богатого опыта, но не молодым и полноценным фейери, которым был в действительности.

— Ты хотел познать сокрытое и кликал беду, домогаясь той, что не дает ответов, но указывает путь, — не то подкашливая астматически, не то хихикая через каждое слово, сказала старая карга. — А когда так поступаешь, всегда призовешь с той стороны такого же, кто гневит Исса, вопрошая о невозможном.

— Это ты, что ли? — обалдел Хайд, уже решивший было, что его не сможет удивить ничто на этом свете.

— Я, эльфеночек, — старуха зашлась смехом, и брызги не то дождя, не то жидкой мокроты полетели в лицо Хайда.

— Ах ты… — Хайд без труда припомнил и выдал весь неприглядный набор выражений из своей не безоблачной юности, столь присущих грязному переулку припортового квартала и служащих для несправедливого оскорбления человеческой природы, женского естества и поругания мироустройства.

— Вот ведь бестия из поднебесья, — обрадовалась старуха, — как завертывает. Как выводит гладко. И в молодости бы удивилась, а теперь уж до смерти буду вспоминать и радоваться.

Мерзопакостная карга сделалась на мгновение чуть более симпатичной. Хайду польстила высокая оценка его сквернословия, к которому он не прибегал давно.

— Тебе сколько зодиаков минуло? — поинтересовался он, между прочим вспомнив, что, будучи фейери, может позволить себе покровительственный тон в разговори даже с очень пожилым человеком.

— Когда мне исполнилось двадцать, я научилась скрывать свой возраст, — сказала старуха, не переставая веселиться, — и поклялась делать это до конца дней.

— Женщина! — сказал Хайд с укоризной. — Неужто ты ни разу не проговорилась хоть случайно, хоть обиняком?

— Многие думают, что женщины не могут хранить секреты. Но это не так. Если я могла не открыть никому, сколько мне зодиаков, в течение ста шестидесяти лет, то значит, еще года три я смогу сохранять эту тайну.

Да, она была довольно стара, но не настолько, насколько выглядела. Даже если она обсчиталась на десяток лет — ей сто восемьдесят…

— И что за гнусность на старости лет ты хотела испросить, призывая фейери? — совершенно искренне заинтересовался Хайд.

Он распрямился и задумался: одеться или прежде найти место посуше?

Впрочем, едва ли такое место он смог бы найти. Навесы и ангары порта он перелетел, а здесь не было помещения, куда можно было бы войти голышом, дабы обсохнуть и одеться даже человеку, не то что крылатому.

Хайд поймал себя на своеобразном раздвоении.

Удивительно и ново, но он думал о старухе одновременно с точки зрения человека, барда и сочинителя, и фейери.

Да, она была очень стара и погрузилась теперь в вымышленный мир, в котором иносказания Традиции, как и в детстве, воспринимаются буквально, обретая чудесные черты волшебной сказки.

И еще — она была очень эгоистичной женщиной.

Наверное, в период зрелости она являла собою тот исключительный, но распространенный образчик вездесущей тетушки, которой до всего есть дело, которая успешно придает каверзному любопытству к приватной жизни людей видимость участия и сочувствия. Но в действительности именно благодаря износостойкости пищеварительного тракта и полной душевной черствости оказываются законсервированными от старения на много лет.

Однако в старости люди часто приходят к переоценке пройденного пути. И осознание того, что жизнь прошла впустую оказалась «пирогом ни с чем», может стать шоком, который пошатнет и самый стойкий разум.

Продолжительность жизни людей Мира — около ста сорока лет. Причем старостью считается возраст после ста двадцати. Однако немало встречается энергичных и бодрых стариков, разменявших и полторы сотни лет.

Фейери живут куда дольше. Сколько именно, никто толком не знает. В пять раз дольше, чем люди? Возможно.