По следу Сезанна

Андре не знал и нисколько не хотел знать. Чтобы отвлечь Риту от дальнейших откровений, он поспешил заказать ланч, который на черной доске для объявлений гордо именовался «Завтраком пахаря». Завтрак пахаря, как выяснилось, состоял из буханки хлеба размером с небольшое бревно, завернутого в фольгу кубика масла, куска сыра и двух больших маринованных луковиц, от которых так и несло уксусом. На приложенной бумажной салфетке был изображен толстяк в поварском колпаке, держащий в руках плакат с надписью «Сытно и вкусно!». Андре использовал ее, чтобы немного заглушить вонь от луковиц, и от всей души пожалел пахаря.

Полчаса спустя, с ланчем, тяжелым камнем лежащим в желудке, он остановил машину у железных ворот и вышел, чтобы открыть их. От ворот начиналась широкая, посыпанная гравием дорога, которая, извиваясь, бежала между чудесными старыми дубами и каштанами. Андре заехал в ворота и снова вышел из машины, чтобы их закрыть. Сбившиеся кучкой, насквозь промокшие овцы подняли головы и принялись разглядывать его. Одна из них тонко что-то проблеяла, но ее жалобу почти заглушил стук дождя о гравий. Андре поежился и поскорее залез в машину.

В «Путеводителе по лучшим домам и замкам Англии» Тротл-Холл назван «внушительным особняком XVI века с некоторыми более поздними переделками» — чересчур великодушная характеристика, обходящая деликатным молчанием четыре века архитектурного беспредела. По-видимому, все предыщущие лорды Лампри, едва оказавшись при деньгах, бросались украшать свое родовое поместье пристройками, беседками, башенками, контрфорсами — иногда летящими, — арками, зубчатыми стенами, бойницами, фронтонами и всякими готическими излишествами, совершенно скрывшими первоначальное симметричное и благородное здание елизаветинской эпохи. В результате на пороге XXI века Тротл-Холл напоминал расползающееся во все стороны скопище бараков исключительной уродливости. Вволю налюбовавшись на эту красоту, Андре мысленно поблагодарил судьбу за то, что на этот раз ему не надо фотографировать дом снаружи.

Он потянул за шнурок звонка, висящий у массивных, обитых гвоздями дверей, но услышал лишь скрежет металла по камню. После второй, более энергичной, попытки откуда-то из глубины дома донесся собачий лай, с каждый секундой становящийся все громче и возбужденней. Потом по дереву с той стороны двери заскребли когти, послышалось чье-то ругательство и наконец — скрип несмазанных петель. Андре поспешно отступил в сторону, а из приоткрывшейся двери вылетела компания поджарых, рыжих, подвывающих от нетерпения псов, которые тут же запрыгали вокруг него.

— Вы, надо думать, фотограф. Андре отпихнул одну из собак подальше от своих чресл и, подняв глаза, увидел на пороге старика в длинном фартуке, надетом поверх черных брюк, жилетки и рубашки с закатанными до локтя рукавами. На руках у старика красовались очень грязные, но когда-то, видимо, белые хлопковые перчатки. Лицо под редкими, прилизанными волосами было худым и бледным, а щеки и нос испещрены сетью красных прожилок.

— Совершенно верно, — кивнул Андре. — А лорд Лампри?

— Смотрит гонки, — фыркнул слуга и кивнул: — Идите за мной.

В сопровождении собачьего эскорта они прошли по темному каменному холлу. Старик шагал осторожно, чуть согнувшись, точно ступал по льду, а со стен, из золоченых рам на них строго смотрели предыдущие лорды Лампри. Внутри было холодно, гораздо холоднее, чем снаружи, и стояла та особая английская сырость, которая поднимается от земли и постепенно пропитывает все тело, награждая вас ревматизмом и бронхитом. Андре напрасно озирался в поисках батарей.

По обшитому деревянными панелями коридору они подошли к открытой двери, из-за которой доносилась неразборчивая скороговорка спортивного комментатора. Потом другой, патрицианский, голос завопил: «Дай ему кнута, недоумок! Дай кнута!», за чем последовал стон горького разочарования.

Они остановились в дверях, и старый слуга громко откашлялся:

— Фотограф, милорд.

— Что? А, фотограф. — Лорд Лампри все еще не отрывался от экрана, наблюдая, как лошадей ведут в загон. — Ну так сходи за ним, Спинк. Веди его сюда.

Спинк выразительно закатил глаза к потолку:

— Он уже здесь, милорд.

Лорд Лампри наконец-то оглянулся.

— Бог мой, и правда здесь.

Он поставил бокал на столик и тяжело поднялся с кресла — высокий и грузный человек с обветренным, румяным, когда-то, видимо, красивым лицом. Лорд кутался в длинное твидовое пальто, из-под которого виднелись только коричневые вельветовые брюки да сильно поношенные замшевые туфли.

— Лорд Лампри. Рад познакомиться. — Он протянул Андре ледяную руку.

— Келли. — Андре оглянулся на экран телевизора. — Мне не хотелось бы отвлекать вас от…

— Ничего, до следующего забега еще полчаса — вполне хватит времени на чашку чая. Спинк, как насчет чашки чая?

— Сперва он хочет, чтобы я чистил серебро, а теперь подавай ему чаю! И как он себе думает, сколько у меня рук? — пробурчал Спинк, обращаясь к своему носу и к Андре, а потом, уже громко, осведомился: — Китайский или дарджилинг, милорд?