По справедливости: эссе о партийности бытия

Однако и на уровне повседневного самоутверждения человек осуществляет все ту же практику (или говоря иначе, политику) отстаивания идентичности, которая теснейшим образом связана с этическим самоопределением. Однако производится оно не дискурсивно, то есть не «на словах», а «наделе»: нравственный выбор оказывается выбором системы действия, а значит, «практичным» выбором определенной практической философии. Выступая политиком в своих повседневных «микрополитических» отношениях, человек сталкивается с философскими проблемами. Потому, даже не желая прослыть философом, каждый из нас обречен им становиться и быть. Возможно, это и есть наивысшее проявление справедливости для каждого из нас в земном мире.

Политэкономия долга

С момента своего возникновения этика была обращена к наиболее универсальным формам человеческого взаимодействия. Однако отнюдь не все этические доктрины попадают в категорию универсалистских этик, которые регламентируют не то, что можно, а то, что должно делать. Они строятся не на запретах, определяющих отличие проступка от поступка, а на императивах, организующих деятельность в соответствии с рациональным нормотворчеством.

Эти этики генетически связаны с отношениями, организованными вокруг всеобъемлющей системы валидизации ценностей (которая выступает одновременно и системой «рационализации» жизни). В нашем обществе такой системой является экономика, отвечающая за придание товарной формы и товарного вида различным фрагментам реальности. Именно товар превращается в итоге не только в наивысшее воплощение реальности, но и в материальный эквивалент нравственной категории.

Этическим принципом, который выражает соответствующий тип отношений, является принцип «не делай другому того, что обернулось бы против принципа взаимовыгодного обмена». Этот принцип относится в настоящее время к числу наиболее расхожих, а значит, наиболее «естественных» и «само собой разумеющихся». Не будет особым преувеличением сказать, что именно он определяет собой логику наших повседневных поступков. Систематическое обоснование описанного принципа следует искать не в трудах философов-утилитаристов или у теоретиков прагматизма – его следует искать в наследии Иммануила Канта. В чем находит свое идеальное отражение кантовская модель универсалистской этики, так это в экономике, в рамках которой справедливость равнозначна взаимовыгодности.

Экономика выступает второй натурой человека, полностью вытесняющей его первую натуру. Этической и эстетической легитимации этого процесса как нельзя лучше служит кантовское представление о природе, которая воплощает в человеке преодоление самой себя, доходит в человеческом существе до полного самоотрицания.[32] Эта отрицающая себя природа сулит человеку свободу, но оборачивается лишь неукоснительным соблюдением долга. Она апеллирует к настоящему времени, но возвещает лишь неопределенные возможности, скопом обозначенные словом «будущее».

Конфигурация, объединяющая в одно целое свободу и долг, возможное и необходимое, не только открывает перспективу экономи-коцентристского рассмотрения справедливости, но и превращает нравственную философию в политэкономию ценностей.

Проблема человека

Универсалистская этика обращена к проблеме человека, ее интересует вопрос о границах человеческого в каждом из нас. Наибольший вклад внес в нее великий представитель немецкой классической философии Иммануил Кант. Размышление над проблемой человека у Канта связано с поиском ответов на три вопроса:

1. что я могу знать?

2. что я должен делать?

3. на что я вправе надеяться?

Первый вопрос – это вопрос о природе, второй вопрос – о душе, третий же вопрос – о духе. Все три вопроса немецкого философа сводятся, в свою очередь, к самому главному, четвертому, венчающему не только кантовскую метафизику, но и кантовскую этику. Это вопрос: что такое человек?

Вопрос о человеке становится для Канта основным вопросом философии. В этом не было бы ничего особенно примечательного – мало ли существует гуманистических доктрин! – если бы не одно обстоятельство: поиск человеческого в человеке предполагает у Канта избавление от какой бы то ни было антропологии.

Антропологическое знание предполагает фокусировку внимания на особенностях и обстоятельствах: первые позволяют описать существо человека, вторые раскрывают нам его существование. Канта же не интересует ни то ни другое. Человек, на которого обратила свое внимание философия, – это не социально-исторический или «конкретный» человек, а человек «вообще». Этот кантовский человек примечателен ровно одним: в нем нет ничего человеческого.