По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла

Я прохаживался по Иму и все пытался представить себе картину ужасного бедствия, что некогда постигло деревню. Честно говоря, удавалось это с трудом. Сегодня поселение выглядит таким мирным и уютным. На улицах слышен детский смех, окна настежь распахнуты. Лица людей, которые время от времени в них мелькают, кажутся спокойными — если чем и омрачены, то лишь повседневными заботами. Но затем я вспоминаю, что это те самые окна, мимо которых ежедневно катились чумные дроги, доверху наполненные трупами. Мужья хоронили своих жен, а дети родителей…

Странно также видеть чистые, ухоженные домики, которые в любой другой деревне носили бы название «Дома роз» или «Сиреневый коттедж». Здесь все они называются «Чумными». Я заглянул в один такой дом, где сейчас размещается кондитерский магазин, и уже не удивился, когда продавщица, молодая девушка, завела разговор о чуме. Причем говорила она в том же тоне, что и церковный сторож — будто все это приключилось только вчера. Уверен, что первая (и главная) история, которую узнает любой ребенок из Има — это рассказ о чуме 1665 года.

События того далекого времени оставили неизгладимый шрам в памяти деревни, о них будут помнить вечно. Мне рассказывали, что среди жителей Има до сих пор живет страх перед заразой (в последнем поколении он даже ощущается сильнее, чем прежде). Если кому-то случится откопать в поле чьи-то кости, то их торопятся поскорее перезахоронить, ибо люди по-прежнему боятся инфекции.

Среди тех, кто погиб во время эпидемии, была и Кэтрин Момпессон, жена героического пастора. Имя ее до сих пор вспоминают в деревне. Мужественная женщина отправила шестерых детей к родственникам, а сама осталась с мужем. Потрясающим по своей силе документом служит сохранившееся письмо пастора к «милым детям», в котором он сообщает о смерти матери и перечисляет ее многочисленные добродетели — «дабы дети сохранили в памяти драгоценный образ Кэтрин и смогли унаследовать ее лучшие черты».

Я посетил маленькое деревенское кладбище, которое, на мой взгляд, является самым трогательным памятником грозных событий 1665 года. Кладбище расположено в поле, поодаль от Има. Чтобы уберечь от случайного вторжения овец и другого домашнего скота, участок огородили низкой каменной стеной. Кучка старых могил, поросших зеленой травой, представляла бы собой мирную, идиллическую картинку, если бы не атмосфера спешки и печали, которая до сих пор их окружает. Здесь я наткнулся на захоронение семьи Хэнкок: за восемь дней у них умерли семь человек.

Я долго стоял посреди кладбища, разглядывал старые, покосившиеся кресты. И мне показалось, что я начал лучше понимать, каково это — прожить целый год взаперти, один на один с жуткой, неотвратимой угрозой. Однако, думается, в полной мере никому не дано познать, сколько мук пришлось претерпеть жителям деревушки за этот год, и как героически они сражались со смертью во имя веры и христианской любви к ближнему.

А ведь дикие пустоши — безлюдные и безопасные — были совсем близко! Люди могли их видеть из своих окон, и наверняка у них не единожды возникало искушение бросить все и бежать подальше от этого проклятого места, где смерть, непрошеная гостья, ходила между домами и собирала свою тяжкую дань.

Будь в нашей стране принято награждать населенные пункты крестом Виктории, я бы, не задумываясь, присудил эту награду маленькой деревушке Им — за то холодное и взвешенное мужество, которая она проявила в годину страшных испытаний.

6

Клубы дыма валили из десятков высоких труб. Клубы эти были разноцветными — черные, серые, коричневые, с редкими проблесками белого пара, и они накладывали свой отпечаток на окружающий пейзаж: небо казалось темнее, солнечный диск едва проглядывал сквозь дымную пелену, а очертания холмов превращались в размытые тени. Пока я созерцал эту апокалиптическую картину, рядом со мной остановился житель Шеффилда и весело произнес:

— Ну, кажись, дела пошли на лад! Мы потихоньку выкарабкиваемся..

Дым для местных жителей — то же самое, что и интенсивность движения по Главной портовой дороге для ливерпульцев. Это своего рода барометр благосостояния. Чем чернее дым над Шеффилдом, тем светлее и радостнее лица горожан. Чем гуще эти клубы, тем реже толпы безработных, ошивающихся на каждом углу города. По мере того как одна за другой оживают фабричные трубы, и оранжевые сполохи из заводских топок разгоняют ночную темноту, город восстает от мрачного сна, и людские сердца наполняются надеждой.