По старой дороге далеко не уйдешь

— А чего вы хотите? — И заговорил уверенно: — Достали справку, а хоть узнали, как в том институте работают? Я убежден, что мою деталь там делают при помощи штампа и приспособления, а я — голыми руками, без всякого оснащения. Разницу представляете? Разницу в нормах?..

Все растерянно переглянулись. Действительно, никто не знал, как там работали. Голубев повернулся к Кочкареву, желая узнать мнение заведующего мастерской. Но, к удивлению всех, Кочкарев, набычившись, молчал.

Уверов насупился. Ему всегда не нравился Кочкарев. Сейчас острее, чем когда-либо прежде, он ощутил, что Кочкарев затеял нечестную игру. Он спросил у Буданова:

— Почему же вы не изготовили приспособление? Что вам помешало?

— Категорическое запрещение Никанора Никанорыча, — ответил Иван.

— Ничего не понимаю… — Уверов пожал плечами и осуждающе посмотрел на Кочкарева. — Почему вы запретили? Человек хотел работать производительно, а теперь вы его же и обвиняете? Это же подло…

Кочкарев засуетился, собрался что-то возразить, но его перебил Прутиков.

— Если вам запретили, почему вы не обратились в партийное бюро? — спросил он официальным тоном.

Иван тоже спрашивал себя, почему он не пошел в партбюро, мучился над деталью, зря потерял время… Он же коммунист, и от него требуют ответа, как от коммуниста. На заводе он бы так не поступил. Значит, надо признать вину, но тогда волей-неволей получается, что он виноват и в остальном. А где же правда? Правда в нем самом. Все зависит от того, воспользуется он ей или упрячет в дальний тайник души, откуда ей не выбраться. Тогда что ж, правда будет лежать мертвым грузом, а ложь торжествовать? Какой же выход? «Вспомни, разве ты не разговаривал с Прутиковым, не спорил? А чему он тебя учил, какие наставления делал? Соберись с духом и все выскажи», — приказал он самому себе.

Иван поднял голову, и его глаза остановились на профессоре.

— В том, что я не пошел в партийное бюро, виноваты вы, товарищ Прутиков… — Решение принято, брошен вызов секретарю партийной организации.

Круглая голова Прутикова, склоненная к плечу, вскинулась.

— Вы думаете, что говорите?..

— Думаю, — твердо сказал Иван.

Прутиков поежился.

— Тогда в чем же я виноват? — Он в самом деле не понимал, в чем его можно обвинить. — Смешно… — через силу улыбнулся он.

Руднева с сочувствием смотрела на Ивана, стараясь понять происходящее. Иван видел, что она переживает за него, и это его подбадривало.

— Помните, — обратился он к Прутикову, — вы меня учили выполнять распоряжения Кочкарева, даже когда они неправильные, а потом уж обжаловать? Учили жить с ним в мире, не поднимать из-за пустяков шума, не надоедать вам. Я так и сделал, а теперь вы же обвиняете меня в том, чему сами учили.

— Все равно вы могли бы прийти, ничего страшного не случилось бы. Я не зверь, слава богу, не кусаюсь, разобрались бы, — снисходительно сказал Прутиков. Ему было приятно, что слова, когда-то сказанные им Буданову, не пролетели мимо.

Иван критически посмотрел на него.

— А что мешает разобраться теперь?

Действительно, ничто не мешало, и этот неожиданный вопрос смутил всех.

— Что вы его слушаете? — вдруг загремел, вскакивая, Кочкарев. Он видел, что Буданов опять выходит победителем. — Речь идет о том, чтоб быстро изготовить детали. Я даю еще два дня. Если не сделает, он мне больше не нужен, берите его, куда хотите. Я не мальчик, с меня хватит! — Побагровев, он сел.

Брови Рудневой сдвинулись.

— Буданов вам не холоп, и вы ему не князь! — не выдержала она. — Вас не устраивает его личность, а говорите — работник. Я, например, верю Буданову.

Прутиков совсем растерялся.

— Значит, то, что требует Кочкарев, невыполнимо? — неуверенно спросил он.

— В существующих условиях невозможно, — подтвердил Иван.

Надо было принять какое-то решение.

Голубев с надеждой смотрел на Прутикова, он никак не думал, что дело обернется таким образом. Кочкарев сидел с оскорбленным видом. Руднева хотела справедливости, сидела, гордо подняв голову, готовая драться до конца. Она чувствовала молчаливую поддержку Уверова.

— Я ничего не понимаю в производстве, — откровенно признался Прутиков. — Но, думаю, мы разберемся… Разберемся на партийной группе рабочих. Вы можете идти, — сказал он Буданову.

В мастерской к Ивану подлетели Ремизов и Куницын. Иван видел: не из простого любопытства. Они тревожились за него.

— Да ничего страшного! — отмахнулся он. — Кочкарев написал еще одну докладную, что медленно работаю, порчу материал.

— Что же дальше? — спросил Ремизов.

— Будут обсуждать на партийной группе.

— А нас пригласят?

— Не знаю… вряд ли…

Ремизов, волнуясь, передвинул кепку козырьком назад.

— А я все равно приду!

— Тебя не пустят, ты беспартийный, — вмешался Куницын.

— Но я комсомолец.

— Пустяки, — сказал Иван. — Обойдется. — Он не любил, когда за него хлопотали.