По старой дороге далеко не уйдешь

— Не знаю, — пожал он плечами, — для чего надо было вместо простой и добротной подставки закатить такой парад?

Никанор Никанорович смолчал. Он был рад, что тот пока не догадывался, что к чему, а думал только о производстве да экономии. Взглянув мельком на Буданова, он распорядился, чтоб на «постамент» поставили прибор и тщательно закрепили.

— Прибор не закончен, — пытался возразить Сухопаров.

— Это не имеет значения, — сказал Никанор Никанорович, — закончишь после. Нам надо его отвезти в лабораторный корпус.

В актовом зале шла научная конференция. Никанор Никанорович стоял в коридоре и нетерпеливо поглядывал на дверь. Прошло уже часа три, а там все говорили и говорили. Кочкарев устал, переступал с ноги на ногу. Но и уйти не мог. На конференции было все начальство, и хотелось вот так, сразу всему руководству, показать красавец прибор. Никанор Никанорович давно хотел поговорить с Поповым, казавшимся ему самой значительной фигурой в институте. Возможности все не представлялось, а сегодня выпадал подходящий случай.

Шел четвертый час конференции. Никанор Никанорович терял самообладание. Наконец дверь распахнулась, в хлынувшей из зала толпе он увидел знакомую фигуру первого заместителя директора, бросился навстречу, могучим телом рассекая поток людей, и, прежде чем Попов успел опомниться, подвел его к прибору. Ученые тоже остановились, образовав живое кольцо. Здесь были и Голубев и Прутиков.

— Какая вещь! — воскликнул Голубев. — Вот тебе и Кочкарев!

— Да я же потомственный краснодеревщик! — отозвался польщенный Никанор Никанорович. — Когда-то мой дед был поставщиком мебели для двора. Могу еще не такое завернуть!

Прутиков любовался прибором тоже. Владимир Алексеевич Попов глядел на сооружение молча. Он не сказал о «постаменте» ни хорошего, ни плохого, но пригласил к себе в кабинет Никанора Никаноровича и Голубева. За ними вошел и Прутиков.

В просторной комнате было светло и прохладно. Владимир Алексеевич любил свежий воздух. В его кабинете не курили даже близкие друзья. А если накуривали во время какого-нибудь заседания, он после открывал все форточки и уходил, пока кабинет проветривался.

Усевшись в свое массивное кожаное кресло, Попов посмотрел на Никанора Никаноровича.

— Это хорошо, — сказал он, — что у нас могут делать такие вещи. В институте придется сменить кое-какую мебель. Но это потом. Сейчас у меня к вам иная просьба. У одной нашей сотрудницы недавно умер муж, живет она очень скромно, местком кое-чем ей помог. А наш директорский фонд пока пуст. Женщина находится в затруднительном материальном положении, мебели у нее никакой, надо помочь, изготовить хотя бы шкаф. Институт не обедняет, а человеку будет приятно, что о нем думают и заботятся.

— Конечно, — с готовностью согласился Никанор Никанорович. «Клюнуло», — радостно думал он, выходя из кабинета. Нежданно-негаданно открывалась перспектива «левой» работы.

Он спустился вниз, набрал номер мастерской и велел, чтобы явились рабочие, — прибор надо отвезти обратно.

Прибор внесли в мастерскую, поставили на прежнее место.

— Ну и дьявол! — воскликнул Куницын. — Надо же было такую махину тащить к заместителю директора.

— Кочкарев, как ребенок: не успеет что-нибудь смастерить, как уж кричит: «Мама, смотри, что я сделал!», — засмеялся Ремизов.

— А по-моему, он, как купец, любит показать товар лицом, — сдержанно сказал Иван.

— Вы думаете, прибор будет работать? — оживился Сухопаров. — Над ним надо было еще посидеть, подумать, я это хорошо знаю, я ж его собирал.

— Вот он и свалит на тебя! Скажет: сборщики намудрили, — Ремизов потянулся. — Эх, если бы я умел писать, я бы в газету: так, мол, и так, человек не у места, и все такое… Разве можно такого держать? — Он повернулся к Буданову: — Люди пишут, а мы что?

— Зачем в газету? — возразил тот. — Дирекция ничего не знает, нужно написать ей.

— Дирекция не знает? — горячился Ремизов. — Было же у нас собрание, говорили! А толку? Возьмут нашу депешу — и тю-тю.

— Посмотрим… — проговорил Иван.

— Действовать надо, а не смотреть. — Ремизов сел на верстак.

— Подождите, ребята, пускай Буданов опишет все, а мы подпишемся, — вмешался Куницын.

— Коллективное письмо… А не попадет за это? — высказал опасение всегда осторожный Голубенко.

— Да что там? Коли правда, дуй до конца.

— Правда-то правда, но против Кочкарева… А это, брат…

Они спорили, но никто из них не защищал Кочкарева.

Иван прекрасно понимал сомнения Ремизова. Ведь дело не только в Кочкареве, но еще и в Голубеве, и в Прутикове. Однако он чувствовал: пора действовать.

— Хорошо, — согласился он, — давайте останемся после работы, подумаем, как и что…

— А чего кумекать? Дело-то ясное, — сказал Куницын. — Ты давай катай письмо, а мы поставим подписи.

— Ивану нельзя, — обеспокоился Ремизов. — Его могут обвинить, скажут: организовал ребят. Как члена партии накажут.

— А кто же будет писать? Я не могу, ты тоже. К чужому дядьке идти? — Куницын повернулся к Ивану. — Ты сам-то не дрейфишь?

Иван дорожил мнением ребят и меньше всего хотел, чтобы они сомневались в нем.

— Я согласен.