По степи шагал верблюд

– Полина, что ты хочешь? Я не могу оставить сына. Ни за что. – Он произнес последнюю фразу по слогам, чтобы она получше усвоила. Тем более что за прошедший год Жока все‐таки понял, что Полина – это не его Полина, не княжна Шаховская. Просто воспоминание, случайно вспыхнувшая страсть, или примитивно устроенное мужское тело без жены стосковалось и распоясало воображение.

Все детство и юность он мечтал стать удачливым торговцем и жениться на той, своей Полине.

Например, хорошо было бы спасти ее от медведяшатуна или еще какого‐нибудь дикого зверя, как поступил отец, за что ему по гроб признательны Колька с Гринькой и их родные. Или вытащить из реки, нырнув в могилу ледохода. Хотя зачем бы княжна оказалась в ледоходе, она же умная и рассудительная барышня. Все детство прошло в таких фантазиях, прожектах, паривших над землей, как воздушный змей, которого таскает по ветру и неведомо куда прибьет.

И ведь он едва не женился на княжне и по‐настоящему спас ее, вытащил из революционного пекла. А в итоге своими руками отнес ее саквояж на пароход. Не угадаешь судьбу.

Год назад казалось, весь мир сосредоточился, сжался до яркой точки в новой Полине, как до этого в Айсулу. Оказалось, и это не все. Не влезает весь его мир в одну женщину. А вот у отца влез. Легко. Раз и навсегда. Или это все не те женщины?

В сентябре у Айсулу родилась дочка – мягкая пуговка с сонными глазками, душистая милота, тугой узелок чистого счастья. Оказывается, сына‐то он и не любил по‐настоящему, просто так казалось. А вот дочка… дочка – это что‐то совершенно волшебное, непостижимое умом, только руками, которые гладят шелковые ножки, только губами, которые целуют морщинистую безмускульную спинку, а главное – обонянием, опьяненным первобытным младенческим запахом. Евгений просыпался по ночам, подходил к колыбели и жадно нюхал. Да, это его, его и больше ничье счастье!

– Как назовем? – спросила Айсулу.

И конечно, он прикусил язык, чтобы не выронить запеченное на сердечных углях «Полина».

Девочку назвали Дашенькой.

И все равно страсть к Полине не остывала, теперь он занимался любовью, представляя на ее месте Шаховскую, и молодел на десяток лет. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, как будто попал в иную реальность, где сбылись детские мечты. Она отвечала взаимностью за себя и за ту, вторую, не ставила перед выбором, приняла его вместе с багажом детей, сумрачным прошлым и непонятным будущим.

– Ты думаешь, я ничего не знаю? – спросила однажды Айсулу. – Конечно, знаю. Ты забыл, что моя сестра пошла с радостью второй женой к баю. А я чем лучше? Что стало бы со мной без тебя? Я помню об этом и буду все терпеть. – Она наклонилась, взяла его руку, крепко сжала и поднесла к губам.

Евгений свободной рукой гладил ее по тяжелым косам, а язык уже мучительно подбирал слова, которыми он навсегда расстанется с Полиной.

Конечно, ему, как любому мужчине, потребовался традиционный «последний раз». Вот еще один огненный всполох в чреслах – и все! Заготовленные слова поставят точку в истории. Спазмы заканчивались блаженными объятиями, а слова так и не выплескивались наружу. Нет, это был не последний раз, а предпоследний. Вот в четверг точно последний! Наступал четверг, снова страсть находила выход, а слова оставались внутри. Значит, нужен еще один последний раз – в следующую среду. Так и рос караван неосуществленных последних соитий с Полиной.

Точку в интригующем любовном романе поставил решительный Габиден:

– Ты что себе позволяешь, красный командир Смирнов? Любовницу завел при живой жене? Или гарем себе хочешь? Этого мы не потерпим! Коммунистическая мораль не потерпит!

– Я разве прошу терпеть? – не стал отнекиваться Жока. – Я разберусь.

– Мы сами разберемся! – Габиден не собирался снижать градус накала. – Твоя полюбовница – подельница отпетых контрреволюционеров Лычкова и Кочергина. Вчера в Семипалатинске нашли баржу, которая числилась утопшей, с товарами, которые числились пропавшими. А списал все это добро кто? Лычков! В нашем порту! И с чьей помощью? Догадайся! Под тебя ее специально подложили, чтобы ты штаны на глаза натянул. Эх, Смирнов, а еще красноармеец….

– Как это? – Жгучая волна негодования вперемешку с раскаянием окатила с головы до ног. – Не может быть!

– Все может. Хорошо, что у меня в Семее товарищ, он ходу не даст. Фарид разберется. А ты собирайся, и чтобы послезавтра тебя здесь не было. Получаешь назначение в Грозный. Разнарядка из центра пришла, там нацкадры надо разбавить. Все! Вперед! И чтобы ни писка!

Жока шел по городу на деревянных ногах, как ярмарочный Петрушка, который всем одинаково кивает и машет рукой. Осенняя пойма Иртыша дарила мир таким богатством, что не снилось самым талантливым живописцам. Сел на пристани, ожидая, что речной холод остудит мысли, приведет в порядок. Так и просидел до позднего вечера. Когда он поднялся, чтобы куда‐то идти, что‐то делать, казнить, выручать, любить или наказывать, ноги сами привели его к речпорту. В окнах горел свет. Понятно, там сейчас идет репетиция к спектаклю. Интересно, какую роль уготовили ему.