По степи шагал верблюд

Дорожные патрули не обращали внимания на испуганных милующихся голубков, в то время таких парочек, недоверчиво ощупывающих глазами собственное счастье, встречалось по пять за каждым углом. Несколько раз выходили, пересаживались, ночевали в привокзальной толпе на одном тулупе, обнявшись, как будто и вправду молодожены. Один раз пришлось всю ночь сидеть на улице, греясь кипятком вприкуску с комковым желтоватым сахаром. Снова поезда, заросшие счастливые лица, улыбки вперемешку со слезами на рябых бабьих лицах.

В Петропавловск не поехали, побоялись. В окружении Федора с Глафирой все знали, что Артем потерял свою жену-иностранку. Решили поселиться рядом с многочисленными родственниками Айсулу на берегу Иртыша. Все равно не одни-одинешеньки, какая-никакая родня под боком. С поезда сошли в Павлодаре, по привычке скрывая маршруты, пряча лица. Из Екатеринбурга Артем дал деду телеграмму: «Буду такого‐то в Павлодаре». И все. Если захочет, приедет.

Конечно, Федор приехал, чтобы обнять внука-победителя, долго хлопал по плечам, настороженно заглядывал в глаза, боясь спросить, потом что‐то разглядел в них и сразу успокоился. На Стефани смотрел долго, внимательно, что‐то сверяя и вымеряя по своим, одному ему известным линейкам. Что ему сказал Евгений, Артем так до конца не знал, как‐то не до того было. Кажется, ничего. По крайней мере, дед ни разу не сморгнул, намекая, что ему известно, чья именно кровь течет в жилах внуковой спутницы.

– Ты на чем ехать собрался? – спросил Федор, когда они вышли на широкую привокзальную площадь, запруженную телегами, полуторками и беспечными торговками на смирных ишаках.

Артем угадал, что задумал старый, весело рассмеялся:

– А ты никак на верблюде приехал, йейе?

– Нет, я приплыл по реке, но не один. – Федор довольно рассмеялся.

– Стеша, ты когда‐нибудь на верблюде каталась? – Артем развеселился, представив, как Стефани едет по Риму на огромном палевом верблюде под расшитой попоной, привязывает его на Пьяцца-Сан-Пьетро и степенно заходит в собор.

– Это величайшая мечта моей жизни, сударь, – выпалила Стефани, автоматически добавив вежливое «сударь», а спохватившись уже после, когда воробей улетел. – Мне мамита рассказывала, что в детстве играла с верблюжатами, какие у них мягонькие носики и огромные глаза, как они слушаются повелений.

– Не говори «сударь», пожалуйста, – тихонько попросил Артем, наклонившись к прикрытому шелковой шоколадной прядью ушку. Деда это ничего не значащее исправление почему‐то страшно развеселило.

Федор привез в подарок внуку молодого снежно-белого верблюда с задорным льняным чубчиком и крепкими породистыми ногами.

– Его зовут Аккул[125], это сын Сиренкула, значит, потомок самых великих верблюдов этой степи.

– Что это значит? – полюбопытствовала Стефани.

– Это долгая история, я потом как‐нибудь тебе расскажу.

В городе ночевать не остались: кругом чужие любопытные носы, чем дальше от людей, тем крепче сон. Остановились на глинистом берегу, где сгрудились невесть откуда взявшиеся валуны. Огромные, каждый с дом. Три или четыре великана, сросшихся вместе кровеносной системой многочисленных древесных корней и плотью слежавшегося грунта. Сверху и сбоку, нахально выкидывая ветки в разные стороны, росли деревья; со стороны берега – ивы, спускавшие свои бесчисленные ветви до самой песчаной отмели. Под камнями неустанное течение выбило большую пещеру, прикрытую плотной ивовой ширмой, куда вместился бы целый караван.

– О-го-го! – присвистнул Артем.

– Какая красота, – робко добавила Стефани.

Далекий паровозный гудок прозвучал для беглецов праздничным гимном. Одни. Ночь. Иртыш. Без конвоиров, без комиссаров-доносчиков, без биографии. Только мягкие верблюжьи губы тянули речную воду и млели угольки костра, вымаливая у темноты немного света. Впереди бескрайняя степь и жизнь.