По ступеням «Божьего трона»

Ихэ-улан-гол, после Бухаин-гола, – первый по величине приток озера Куку-нор. Он берет начало с горного массива Баин-ула, быстро обогащается водой из ключевых падей у подошвы последнего и в том месте, где мы на него вышли, т. е. несколько выше устья речки Дзамар, протекает уже мощным потоком в двух рукавах, шириной до 15 м каждый, при глубине брода около 60 см. Пройдя западный рукав, мы разбили свой бивуак на островке, густо поросшем кустами Potentilla fruticosa var. tenuifolia Lehm., так как только здесь нашли достаточно сухую площадку.

На сегодня мы прошли лишь 16 км; такая короткая станция сделана была в угоду старшинам, которые под всякими предлогами настаивали на остановке на берегу Ихэ-улан-гола, в урочище Шала. Впоследствии причина их упорства объяснилась: отсюда они рассчитывали вернуться обратно, сдав нас другому старшине, кочевавшему по соседству.

Этот старшина, высокий и сухой старик, явился к нам перед сумерками. Он соглашался вести нас в долину Да-тун-хэ, но просил отложить выступление туда на день: ему хотелось почтить нас обедом. Конечно, пришлось ему уступить и принять его радушное приглашение.

День 4 августа не обещал ничего хорошего. Как и накануне, дождь зарядил с утра. Облака низко повисли хлопьями над долиной, и только в редкие промежутки видно было, что они скрывают за собой темные массы гор. Около полудня последние стали, однако, обрисовываться яснее, а вскоре затем облака поползли наверх, где и растаяли. С неба брызнули снопы лучей и, сверкнув бесчисленными огнями в каплях дождя на листьях кустарников, мгновение спустя уже залили светом всю долину. Разведрило [распогодилось]. Этим моментом я и решил воспользоваться для поездки в стойбище старшины. Брат не поехал – у него нашлась какая-то работа, по его словам, неотложная.

Старшина стоял в том же урочище Шала, километрах в двух выше. Он меня встретил у своей палатки, которая поразила меня своей высотой и значительными размерами. Взявши мою лошадь под узцы, он подвел ее к порогу, помог мне сойти с нее и, отступив на шаг, жестом пригласил идти вперед. В палатке я застал несколько женщин. Они столпились у очага позади старухи, которая тотчас же раскинула с правой стороны последнего стеганое новое одеяло, на которое и пригласила меня садиться. Справа от меня на втором коврике поместилась моя свита, слева – старшина и старший из двух его сыновей. Женщины отошли в сторону и уселись у входа в палатку, старуха же осталась у очага, уставленного всевозможной посудой.

После первых приветствий передо мною был поставлен невысокий красный лакированный столик, на котором тотчас же появились в фаянсовых китайских чашках масло, дзамба, чай и кислое молоко; сюда же попытались было поставить и деревянный лоток с жаренными в масле кусками пшеничного теста, но он не поместился, и его поставили рядом, на коврике; засим тут же поместили и жбан с молоком, а равно мой столовый прибор, по просьбе старшины предусмотрительно захваченный Николаем. Когда я съел чашку тюри из дзамбы, масла и основательно посоленного и забеленного молоком чая (кирпичного), на сцену появились новые блюда – большая фаянсовая миска с бараньим супом и большой деревянный лоток с горой наваленным мясом. Все это подано было вполне опрятно, и хотя в супе плавало порядочное количество волос и сору, но без этого в степном быту обойтись ведь нельзя.

За едой разговаривали мало, но когда остатки мяса были переданы сидевшим в стороне женщинам, то началась утомительная беседа через двух переводчиков. Собственно говоря, толковали между собой только эти два переводчика, очевидно, не вполне понимая друг друга, мы же с старшиной хлопали глазами и довольно-таки глупо улыбались друг другу. Наконец, испытание наше кончилось. Поблагодарив радушного хозяина, я поднялся. Старшина проводил нас до нашего бивуака. Здесь он был приглашен в юрту и выпил с нами чашку чая с сахаром и печеньем. На прощанье я дал ему несколько безделушек для передачи жене и невесткам, чем он, по-видимому, остался очень доволен.

На следующий день мы тронулись далее. Утро было ясное и горы в верховьях р. Ихэ-улан были явственно видны. Они были покрыты свежим снегом и посылали высоко в небо свои островерхие вершины. Одна из них, выше и массивнее других, носила монгольское название Баин-ула; ее-то мы и видели с южного берега Куку-нора,