По ступеням «Божьего трона»

О джигетаях (Asinus hemionus Pall.) нам сообщить почти нечего. В Джунгарии они держатся иногда значительными табунами, которые, как мы это имели уже случай заметить, менее дисциплинированы, чем табуны диких лошадей. Характером они беззаботны и ветрены. Ничто не заставляет их быть осторожными, и, полагаясь на быстроту своих ног, они, по-видимому, вовсе не несут сторожевой службы. Живут в подгорных долинах, где и бродят, как кажется, без определенного плана. Ночуют, вероятно, там, где застанут их сумерки.

Урочище Джан-булак было нашей последней стоянкой на северных склонах Тянь-Шаня. Вот почему я считаю уместным сказать здесь же несколько слов о короткой джунгарской осени. Подтверждая слова Пржевальского, ей можно дать такую характеристику: сухая, умеренно-теплая и безветренная, осень в Джунгарии, как и во всей остальной Центральной Азии, – самое приятное время в году. Нет крайностей, бури и сильные ветры очень редки, осадки (дождь в равнине, снег на возвышенностях) ничтожны; облачные дни, составляющие обычное явление в подгорной полосе, в равнине – явление исключительное; наоборот, там всегда ясно, тихо, тепло. Холодные дни, как и следовало ожидать, перепадают чаще в подгорной полосе Джунгарии, но там же, на высотах, и зима наступает, по нашим наблюдениям, дней на двадцать раньше, чем из Бэй-лу, к западу от Му-лэй-хэ.

Глава двенадцатая. Из Джунгарии в Турфан

Тридцатого сентября мы разделились. Брат со всем отрядом остался в урочище Джан-булак продолжать охоту на горных баранов, а я через упомянутый выше перевал Буйлук выехал в Турфанскую область.

Стрелка часов приближалась к пяти. Было морозно. Иней покрывал еще оголенную землю и войлочные стены наших кибиток. Туман не туман, а словно какая-то пелена скрывала отдаленные очертания гор, и только на крайнем юго-востоке уже ярко светилась какая-то сопка. Но сюда, в наше ущелье, солнце еще не заглядывало, – вот почему здесь царствовал полумрак в то самое время, когда гребень Тянь-Шаня горел всеми огнями рассвета.

– Ну, нечего медлить, ребята, пора!

Нам подвели лошадей.

– Счастливо!

– В Турфане, главное дело, Глаголев, бумаги-то не забудь… да и табак вот еще… Коли не найдешь настоящей листовки, так хоть какого ни на есть, а вези… Без курева настоящего ведь уж вон сколько сидим!

Все это мы слышали уж вдогонку, в то время, как лошади наши весело и легко вносили нас на соседнюю кручу, по которой уходила дорога на запад. Ею мы и поехали дальше, но, отъехав с километр, оглянулись… Ущелье все еще тонуло в тумане, и там, где мы рассчитывали увидеть свой лагерь, ничего уже, кроме черного пятна талой земли, не осталось, да и то еле-еле виднелось…

Впрочем, Глаголеву показалось, что он видит не только юрты, но и табун лошадей. Но Глаголев любил прихвастнуть остротой своего зрения и, говоря откровенно, на этот раз мы ему не поверили.

Итак, мы одни: я, казак Глаголев и проводник Сарымсак. Мы покинули лагерь надолго: дней на десять, на пятнадцать, и опять встретимся со своими уже не иначе, как где-нибудь на южных склонах Тянь-Шаня… Что, кажется, значат в России, на родине, эти несколько дней? А там, на чужбине, среди чуждой природы и чуждых людей, когда каждый день сулит нечто и непредвиденное и неприятное, полмесяца – целая вечность!.. Один, два дня – еще ничего… Но природа, несмотря на все ее разнообразие, в особенности в горах, в конце концов все же однообразна. Одиночество начинает томить, а неизвестность тревожить. И вот уже с третьего дня тоска забирается в сердце и мало-помалу устраивается там полной хозяйкой.

Но пока что, а мы поехали бодро. К тому же и день обещал быть прекрасным и теплым. И точно: не успели мы даже въехать в яркую полосу света, выбивавшегося из-за Тянь-Шаня, как уже нам пришлось снимать свои полушубки. Тем не менее осень сказывалась теперь в полной силе в Джунгарии: таволга и карагана стояли уже всюду без листьев, трава в степи пожелтела, и только сазы переливали еще во все оттенки зеленого. Где солнце, там и тепло, а где тень, там и иней, там и ледяная кора на воде.

Природа, видимо, умирала. Смерть успела уже овладеть высшими горизонтами гор, прикрыла их белым саваном и теперь тихо, но неуклонно спускалась вниз по каждой щели и лощине, воровски, впрочем, прячась покуда и от тепла, и от света в тени темных откосов и скал, точно из опасения, что решительный бой между жизнью и ею все еще не вполне ей обеспечен.

Но мы, цари земли, привыкли созерцать эту титаническую борьбу двух стихий, столь же вечную, как мир, и, как мир, неизменную, без особенных треволнений, относясь к ней подчас даже совсем апатично, в особенности если сидим где-нибудь в тиши кабинета, у жарко натопленного камина. Но здесь, на лоне природы, лицом к лицу с этим неумолимым врагом всего живущего на земле, мы чувствовали себя далеко не царями ее и, несмотря на некоторую уверенность в себе, все же с сильным замиранием сердца посматривали на это море белоснежных пиков и куполов, через которые нам предстоит не далее, как завтра, перешагнуть…