По светлому следу

Бендж уже не так бойко, как в начале, перевел и его вопросы и ответы Птицына.

Михаил Александрович заметил, что он неточно передает некоторые специальные термины, и усомнился в его ученой компетенции. Зная английский язык, он раза два поправил его. На это обратил внимание Эрл Бергофф. Птицыну показалось даже, что профессор стал выражаться проще. Но тогда Михаил Александрович уже умышленно стал злоупотреблять научной терминологией и этим все чаще ставил Бенджа в затруднительное положение. Не прощая ему ни малейшей неточности, агролесомелиоратор всякий раз поправлял его.

— Я вижу, — заметил тогда профессор Бергофф, притворно улыбаясь, — мистер Птицын неплохо знает английский язык. Попробуем, в таком случае, обойтись без переводчика, раз уж мистер Бендж оказался слабоват в русской словесности.

— Ничего не имею против, мистер Бергофф, — согласился Михаил Александрович, а сам невольно подумал: “Не в русской словесности ваш помощник слабоват, а в науке”.

— Очень приятно, что у нас нет расхождений по этому поводу. — Профессор Бергофф снова улыбнулся и сделал какое-то странное движение головой, похожее на поклон. — Но простите, пожалуйста, я должен осведомиться о вашей ученой степени.

— Я не имею ни докторского, ни кандидатского звания. Я всего лишь рядовой агролесомелиоратор.

— Рядовой агролесомелиоратор? — удивился профессор и нервно пожал плечами. — И вы создали все это на мертвых песках и вы написали книги, которые мне показывали в городе?

— Но ведь и все то, что вы видели в Советском Союзе, создано руками рядовых советских людей, — просто заметил Михаил Александрович. — Все наши новые города, рекордные урожаи, новые породы скота…

Профессор поморщился и сделал протестующий жест:

— Э, дорогой мой, это уже начинается политика, а я человек чистой науки. Слыхали вы что-нибудь о моей книге “Убывающее плодородие”? — И, не дав Птицыну ответить, так как сомневался, видимо, что советского агролесомелиоратора могла заинтересовать такая книга, продолжал очень торжественно: — Книга эта — плод всей моей жизни. В ней обобщен не только опыт Соединенных Штатов, но и всего континента Америки. Совершенно бесспорными фактическими данными я доказал, что из года в год земли скудеют. Естественный процесс развития климата и ландшафта на земном шаре идет по пути иссушения. Степи приходят на смену лесу, пустыня — на смену степи. У нас в Соединенных Штатах уже более четверти всех пахотных земель и пастбищ совершенно опустошено. “Черные бури” уносят каждый год свыше трех миллионов тонн верхнего слоя плодородной почвы. Четыреста миллионов гектаров сельскохозяйственных полей страны подвержены выветриванию и смыву…

Лишь из вежливости слушал Михаил Александрович своего гостя. Он хотя и не читал книги Бергоффа, но все это было ему не ново. Он знал, что буржуазные ученые разговорами об “убывающем плодородии”, как дымовой завесой, пытались скрыть от своего народа ту истину, что в условиях хищнической системы капиталистического хозяйства “естественный ход” умирания земли вызван деятельностью жадных стяжателей, разрушающих природные богатства и превращающих в бесплодную пустыню вчерашние леса, сады и пашни.

— В чем же причина всех этих бедствий? — спросил Птицын профессора.

Бергофф удивленно поднял свои жиденькие, бесцветные брови. Вопрос этот, видимо, показался ему нелепым.

Не дождавшись ответа, Михаил Александрович заметил:

— А ведь все это очень просто объясняется хищнической системой хозяйства в вашей стране. Всего два столетия понадобилось вашим соотечественникам, чтобы вырубить девственные леса Северной Америки, вытоптать ее прерии.

— Опять, кажется, начинается политика? — укоризненно покачал головой Эрл Бергофф.

Михаила Александровича начал раздражать этот маленький кичливый человек в золотых очках. Но он спросил спокойно:

— Зачем же вы тогда приехали к нам? У нас ведь ни о чем немыслимо говорить, не касаясь политики, потому что политика в том смысле, в каком мы ее понимаем, — это сама жизнь. А наука не может быть оторвана от жизни, если только это подлинная наука.

Профессор Бергофф нервно теребил веточку жимолости, удивляясь прямолинейности Птицына.

— Мы приехали к вам, — наконец ответил он на вопрос Михаила Александровича, — посмотреть на ваше преобразование пустыни, как на аномалию в естественном ходе развития природы.

— Уже, значит, не как на чудо, а как на аномалию? — усмехнулся Птицын, весело поблескивая глазами из-под густых бровей.

— Да, — убежденно заявил Бергофф, и в голосе его зазвучали злые нотки. — Закону убывающего плодородия подвержены все материки. Надеюсь, вы знаете, что в Австралии “пыльные бури” достигли таких катастрофических размеров, что геологи всерьез поговаривают о распылении всего австралийского материка. А вы тут на ничтожном клочке песков хотите опровергнуть исторический ход развития Земли. Не слишком ли это смело?