По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Таня болела почти десять лет. Зима 1977 года оказалась для нее последней. Борис ежедневно большую часть дня проводил рядом с Таней у ее постели. 6 февраля, после нескольких дней тяжелого обострения болезни, Татьяны Борисовны Дашковской не стало — в присутствии мужа, уже более суток находившегося либо в палате, либо у ее дверей. Умирание было тяжелым. Накануне Слуцкий записал в блокноте строки, обращенные к смерти как избавительнице:

Медленно движется полночь,
Ход ее смерить не смей,
Самая скорая помощь —
Самая скорая смерть.

На похоронах Борис был мужественно сдержан. Но что творилось в его душе? Чувствовал ли он, что прощается не только с любимой женщиной, но и с поэзией?

«На поминках, — вспоминает Кардин, — Борис выпил стакан водки, потом — еще. И ни в одном глазу. Поднялся, отрешенно произнес:

— Соседский мальчик сказал: “Тети Тани больше не будет”. Вот и все»[344].

Таню подхоронили в могилу матери на Пятницком небольшом кладбище у Рижского вокзала.

Несчастье сразило Слуцкого. То, что он переживал, было даже не горе — отчаяние. Только отчаяние могло вызвать такие стихи:

Господи, больше не нужно.
Господи, хватит с меня.
Хлопотно и недужно
День ото дня.
Если ты предупреждаешь —
Я уже предупрежден.
Если ты угрожаешь —
Я испугался уже.
Господи, неужели
Я лишь для страха рожден?
Холодно мне и суетно
На роковом рубеже.
Все-таки многоначалие
больше надежды дает,
проще спасти свою душу
и уберечь свою плоть,
чем если молотом тяжким
судьбы немолчно кует
не подлежащий обжалованию
единосущный Господь.

Но никуда не денешься.
Падаешь словно денежка,
В кружке церковной звеня.
Боже, помилуй меня.

Глава тринадцатая СТИХОТВОРЕНИЯ 1977 ГОДА

После смерти жены Слуцкий ищет спасения в том, к чему прибегал всю жизнь, — в поэзии. Постоянно, даже среди ночи, он обращается к своим рабочим тетрадям, вписывая все новые строки, строфы, стихотворения. «На белеющий в ночи лист» стихи льются непрерывным потоком. В течение немногим более двух месяцев, с середины февраля по начало мая (изменив своему обыкновению не ставить «помет под стихотворением», Слуцкий некоторые из этих стихов датирует, последнее помечено 3 мая), Борис Слуцкий (по свидетельству Давида Самойлова) написал около двухсот стихотворений. Восемьдесят из них составитель его Собрания сочинений Ю. Болдырев выделил в особый раздел третьего тома, назвав его «Стихотворения 1977 года».

В начале мая Слуцкий уезжает в Дом творчества в Дубулты. Здесь вскоре после приезда наступает острый приступ душевной депрессии. Друзья помогают Слуцкому вернуться в Москву. Через несколько дней он становится пациентом психосоматического отделения 1-й Градской больницы. Больше Слуцкий не напишет ни строки. Стихи 1977 года станут его последними стихами.

За то время, что прошло после смерти Тани, поэт, по сути, написал книгу стихов. В этой книге, если бы она была издана, следовало бы выделить несколько разделов — стихи о любви, о смерти и надежде.

Первый из этих разделов — стихи, посвященные Тане. Слуцкий продолжает разговор с женой, говорит то, что не успел сказать ей при жизни. «Я знаю, что “дальше — молчанье”, // поэтому поговорим…» Никогда до этого Слуцкий не писал таких стихов. Иосиф Бродский вспоминает, как Слуцкий говорил ему, что поэт XX века не должен писать любовную лирику. Единственное свое стихотворение, которое можно (весьма условно) отнести к любовной лирике, — «Ключ» («У меня была комната с отдельным входом…») он никогда не читал со сцены. На просьбы прочесть это стихотворение отвечал довольно резко: «Пошляческое стихотворение». Стихи, посвященные Татьяне Дашковской, могли бы стать началом нового этапа в творчестве поэта. Большую их часть Слуцкий набело записал в простенькую записную книжку в синем клеенчатом переплете: ее нашли среди бумаг поэта, когда готовили материалы для отправки в архив. «Такой высокой и трагической лирики наша поэзия той поры не знала»[345]:

Кучка праха, горстка пепла,
всыпанные в черепок.
Все оглохло и ослепло,

обессилел, изнемог.
Непомерною расплатой,
за какой-то малый грех
свет погасший, мир разъятый,
заносящий душу свет.

* * *