По тонкому льду

– Проводи меня туда, –

обратился Андрей к Наперстку, взял машинку и вышел за девушкой.

Я последовал за ними.

У входа в погреб Андрей скомандовал:

– Ступайте обратно в дом.

Я сам.

Побледневшая Женя тихо произнесла:

– Как же так... один.

Я ничего не ответил. Мы прошли на застекленную веранду, где уже стоял в накинутом на плечи пальто Карл

Фридрихович. Он не задал нам ни единого вопроса я лишь взглянул почему-то на часы. В глубоком молчании, устремив напряженные взгляды в черный провал погреба, мы застыли на месте. Слова были не нужны. Да и какие слова способны занять в такую минуту человека!

Трудно представить себе состояние, охватившее каждого из нас. Мы не были объяты страхом. О себе, по крайней мере, я не думал, как не думали и Карл Фридрихович, и Наперсток. Мы думали об Андрее и торопили время.

Торопили мыслью, торопили учащенным биением сердца.

Миновала, кажется, вечность, прежде чем Андрей выбрался из погреба. В руке у него была все та же машинка.

Не видя нас, он поставил ее на дорожку, вынул платок и старательно вытер лицо.

– Теперь не страшно, пусть стоит, пригодится еще, –

сказал он нам уже в доме. – Эта кнопочка выключает механизм.

Все облегченно вздохнули. Теперь можно было спокойно сесть за стол и дать волю словам.

– Рассказывайте, – потребовал у доктора Андрей.

– Видит бог, – начал Карл Фридрихович, – я был уверен, что тот, кого вы зовете Дункелем, не узнал меня при встрече. Я ошибся. Он узнал. Более того, моя скромная персона заинтересовала его. Он возымел намерение повидаться и побеседовать со мной. И лучшим свидетельством этого может служить данный презент.

– Но как это произошло? Где были вы?

– Я? – переспросил Карл Фридрихович.

– Минутку! – вмешался Андрей. – А что, если нам начать все с того, с чего началось, чтобы не возвращаться.

Никто не возразил. Слово получила Наперсток. Она рассказала, что впустила Дункеля в приемную, и он занял очередь третьим, после одного русского и Пейпера. Согласно правилам, новых пациентов полагается регистрировать. Женя спросила у новичка его имя, отчество и фамилию, чтобы сделать запись в книге. Дункель отнесся к этой формальности без восторга и осведомился: «Это обязательно?» Наперсток ответила, что учет больных ведется не ради любопытства, а по приказу коменданта города.

Тогда Дункель назвал себя Помазиным Кириллом Спиридоновичем. Пока она записывала в книгу сведения и ходила докладывать Карлу Фридриховичу, Дункель завел разговор с Пейпером и говорил с ним по-немецки.

– Вот и все, – подвела итог Наперсток. Она оперлась локтями о стол, положила подбородок на ладошки и уставилась любопытным взглядом на заговорившего доктора.

– Я, честно говоря, поначалу растерялся, – признался

Карл Фридрихович. – Во-первых, я был уверен, что он не узнал меня, а во-вторых, никак не ожидал его визита

Явиться в дом, да еще вот с этой штучкой в футляре – довольно смелое предприятие. И главное, с места в карьер заявил, «Мне очень знакомо ваше лицо. Не кажется ли вам, что мы где-то виделись?» Мобилизовав весь запас храбрости, я внимательно и довольно пристально всмотрелся в его лицо и ответил неопределенно: «Вполне возможно Я старый врач, с большой практикой и приличным стажем работы в разных городах и больницах. Через мои руки прошли, слава богу, десятки тысяч больных. Разве всех запомнишь?» Помазин поинтересовался, в каких городах мне приходилось работать. Я перечислил. Назвал и хутор Михайловский. Он на это никак не реагировал, но подчеркнул еще раз, что мое лицо кажется ему очень и очень знакомым. «Вполне возможно, мы виделись гделибо», – заметил я и спросил, в свою очередь, какие недуги привели его ко мне. Оказалось, что его тревожат частые тупые боли в области сердца и левого легкого и острая ломота в левом предплечье. Без моей просьбы он разделся до пояса, и я увидел знакомые следы огнестрельного ранения и перелома. Безусловно, он делал это умышленно, с расчетом, надеялся услышать мое признание: «А... теперь я все вспомнил! Вы – тот самый!» Но я твердо держался прежней линии и ничем не проявлял интереса к следам ранения. А после осмотра сказал ему, что необходимо сделать рентгеновский снимок. Надо проверить и легкое, и сердце. Рентгеноустановка имеется только в немецком госпитале. Я туда вхож и могу получить разрешение на снимок. Но я должен быть твердо уверен, что господин

Помазин не подведет меня и придет в назначенный день.

Вместе мы отправимся в госпиталь. Я действовал так, чтобы выгадать запас времени и согласовать свои поступки с вашими интересами. Помазин согласился и обещал прийти в девять утра в понедельник. На этом мы распрощались.

Он зашагал к выходу, затем остановился и сказал: «Знаете что, доктор. . С вашего разрешения, я оставлю машинку у вас до понедельника. Не возражаете? Неохота тащиться с нею домой. Да и вы будете уверены, что в понедельник я непременно явлюсь». Я пожал плечами и не возразил.

«Это же не сундук, а машинка! Пусть себе стоит». А потом Женюрка услышала это тиканье. Протирала пол и услышала.