По тонкому льду

Обалдели все, исключая Оксану и Дим-Димыча. Правда, на лице друга проглядывало то ли смущение, то ли растерянность. И то, и другое казалось мне необычным.

Димка подошел к Оксане, легонько подтолкнул ее в спину и сказал:

– Моя половина. Уверен – не худшая. Прошу любить и жаловать.

Лидия издала вопль в третий раз и метнулась к Оксане.

Так вот оно что! Все теперь ясно.

Хоботов присвистнул и стал почесывать затылок.

Фомичев сказал:

– Мерзавец. Даже не предупредил. А еще краснознаменец!

«О женщины, ничтожество вам имя!» – вспомнил я.

– Значит, ты... Значит, ты... – твердила Лидия, дергая борт пальто Оксаны.

А та сияла, улыбалась, кивала головой:

– Ну да. Ну да.

– Значит, Чернигов... – допытывалась Лидия. Она хотела поставить точки над «i».

Оксана отмахнулась. Все ясно и так. Зачем объяснения?

– Друзья! – опомнился я. – Машины нас ждут не собственные!

Все направились к выходу на площадь.

В одну машину сели Оксана, Лидия и Хоботов. В другую – Дим-Димыч, Фомичев и я.

От избытка чувств, как это часто бывает, мы на первых порах утратили способность говорить и молчали. Потом

Фомичев обратился к Диме:

– Здорово у вас получилось! Даже зависть берет! – Он хлопнул себя по коленям и расхохотался.

Дим-Димыч улыбнулся:

– Судьба. Иначе не мог поступить, – и тут же по извечной своей привычке резко переключил разговор и спросил: – Изменился я?

– А ну-ка, повернись вот так, – предложил Фомичев и, всмотревшись в друга, сказал: – Не очень, но маленько есть. Похудел. Возмужал.

– Не согласен, – возразил я. – Очень снисходительная оценка. Фомичев щадит тебя как молодожена. Вокруг рта у тебя залегли морщины. Я их раньше не видел. И седина прет наружу. Вот так, дорогой.

Испытания не прошли для него даром и оставили свои меты. Но в глазах, темных, острых, поблескивал все тот же, так знакомый мне, упрямый огонек.

– Хорошо все то, что хорошо кончается, – заключил я.

К удивлению моему и Фомичева, первая машина свернула вдруг с намеченного нами курса, и мы вынуждены были последовать за нею. Через несколько минут показался подъезд дома Оксаны. Я выскочил, готовый протестовать.

– Как же это так? Все должно быть у нас!

Но Оксана и слушать не хотела:

– Нет! – Она даже притопнула ногой.

– Но у нас же все готово, только на стол подать. Зачем терять время?

– Нет! У нас! – еще раз повторила Оксана.

Лидия молчала. Хоботов тоже. Все ясно. Их Оксана успела убедить. Фомичев пожал плечами. Я вынужден был сдаться.

Вошли в дом. Оксана кинулась к дочери. Дим-Димыч поцеловал старушку – мать Безродного.

– Кто же она теперь ему? – толкнул меня в бок Фомичев. – И не теща, и вообще...

– Неважно. Она чудная старуха, – сказал я.

В комнате на столе мы увидели закуски, рюмки, бутылки с вином. Значит, старушка-то знала о приезде. Лидия, поправляя на ходу волосы, подошла ко мне:

– Вот надули нас! Ну и Димка! Хорош!

– Оксана тоже ничего себе, – заметил я. – Два сапога –

пара.

Оксана тискала дочурку, смеялась, а слезы сыпались из ее глаз. Дим-Димыч гладил ее по голове и что-то нашептывал.

– Голубчики! – неожиданно подала голос свекровь Оксаны. – Кто пособит мне завернуть пельмени?

– Я! – подал свой басовитый голос Хоботов. – Я – и никто другой.

Он снял с себя пиджак из полосатой грубошерстной ткани, повесил его на спинку стула. Потом закатал рукава до локтей и, кряжистый, широкогрудый, решительно направился в кухню.

За ним последовали Фомичев и Лидия. Шествие замкнула свекровь Оксаны.

Я смотрел на Оксану и Диму. Оксана перехватила мой взгляд, передала дочь Дим-Димычу и подошла ко мне:

– Вы хотите что-то сказать мне? – спросила она, глядя мне в глаза своими, встревоженными.

Я пожал плечами и сел на диван.

– Что я могу сказать? Ты достойна его, он – тебя.

Оксана склонилась и поцеловала меня в щеку. Дим-

Димыч сел рядом со мной, держа на коленях Наташеньку.

Та покусывала очищенный мандарин и молча мигала сонными глазами.

Дима, кажется, блаженствовал. Его душа обрела наконец покой. Сердце его, на мой взгляд, было полно счастья и гордости. Теперь у него жена, дочь и, как подметил Фомичев, что-то вроде тещи.

– Дай ее сюда, – сказала Оксана, осторожно взяла у

Димы дочь и понесла ее, уснувшую, в другую комнату.

Дима и я остались вдвоем. Заговорили о войне. Дим-

Димыч сказал, что ему кое-что неясно: или финны оказались значительно сильнее, чем мы предполагали, или же мы встретились с ними неподготовленными. Урок. Жестокий, но урок. Мы поняли, что такое снайпер, «кукушка», автомат, миномет. Оценили значение шапки-ушанки. Говорят, что нет ничего дороже человеческой жизни. Возразить нельзя. Правильно! Говорят, что победу надо завоевывать «малой кровью». Тоже правильно. И когда видишь, как мы щедро жертвуем этой дорогой человеческой жизнью, – больно и обидно.

Впечатлительный Дим-Димыч, как и раньше, остро воспринимал все, что казалось ему несправедливым. Следуя своей привычке, он перескакивал с одной темы на другую, радовался, возмущался, ругал, хвалил. Там, в госпитале, ему прочли рассказ из армейской газеты. Чудно!