По тонкому льду

— Нет, дорогой, все мы люди. Уж лучше крутить с Гизелой, чем с такой русской, как дочь твоего Купейкина. А Гизела, по всему видать, врезалась в тебя. Я что хочу сказать. Я же люблю тебя, черта… Хочу сказать: гляди, не замочись!

— А я штаны закатаю повыше.

— Ты понимаешь, о чем я. Гизела, возможно, человек чистый, мужнина грязь не пристала к ней. Но вокруг нее грязь. Все эти килианы, шуманы, земельбауэры — старые развратники, переживающие вторую молодость. С ними надо ухо держать ой как! Вот об этом не забывай!

— Постараюсь, — заверил я. — Тебе буду все выкладывать.

— А теперь расшифровывай! Что там сообщает Решетов?

Я сел за расшифровку радиограммы. Андрей стоял за спиной и следил, как из-под моей руки выбегали буквы, слова, строчки.

Решетов сообщал, что десантная группа, выброшенная не семнадцатого, а двадцатого, частью попала в наши руки, частью уничтожена. Один транспортный "юнкере" подбит и еле-еле перевалил на свою сторону. Далее шла речь о том, что мой вопрос вновь рассматривался в наркомате, я восстановлен в органах и утвержден в должности начальника отделения.

Карандаш едва не выпал у меня. Я еще не успел осознать происшедшего, как Андрей сгреб меня в свои медвежьи объятия и начал тискать.

— Наконец-то, — расцеловал он меня и, смутившись, произнес: — Фу-ты… Это же здорово!

Да, это было радостное известие, о котором я долго мечтал. Приходит же к человеку счастье! Пришло и ко мне.

В конце телеграммы сообщалось самое неожиданное. Находящийся в эвакуации некий Загорулько заявил органам, что Геннадий Безродный развелся с женой, покойной ныне Оксаной, лишь после того, как узнал об аресте ее отца. Предупредил его — Геннадия — этот же Загорулько.

— Ну что? Что я тебе говорил? — вскочил я. — Помнишь?

Андрей взял из моих рук бумажку, прочел.

— Все помню, Дима, — медленно произнес он. — Все. Кто же мог думать, что Геннадий такой подлец!

Во второй комнате прозвучал чей-то новый голос. Мы вышли и увидели связного Усатого. Высокий, седой, почти белый, с длинными обвислыми украинскими усами, он едва не упирался головой в потолок. И как только входил, сразу же торопился сесть. Вот и сейчас поставил кирпич на попа, пристроился на нем и достал кисет.

Я взглянул на часы. Ровно семь. В это время вошел Демьян.

Окинув нас быстрым взглядом, он снял стеганый ватник, повесил его на гвоздь.

Андрей подал ему радиограмму. Демьян прочел, подошел ко мне и подал руку:

— Рад за вас, от души. Так оно и должно быть. И с десантом неплохо. Обжегся господин полковничек. Такой и должна быть разведывательная информация. А вот с Солдатом плохо. — Он повернулся всем корпусом к Усатому: — Были у него?

— Да. Он сказал, что не может прийти. Занят.

— Не может прийти. Занят, — повторил про себя Демьян.

На несколько минут воцарилось молчание. Демьян сидел поодаль от стола, опершись локтями в колени, похрустывал пальцами и смотрел в пол.

— Плохо, — заметил он после долгой паузы. — Хотелось поговорить с ним. Сейчас тем более. С Солдатом надо что-то делать.

В убежище вошел Костя с роскошным синяком под глазом.

Демьян прервал себя, задержал взгляд на Косте и спросил:

— Что это у вас?

— Приключение, товарищ Демьян.

Я понял, что Демьян еще не видел сегодня Костю, а значит, и не ночевал здесь.

— Быть может, расскажете нам?

Костя стоял посередине комнаты и стягивал с себя шинель.

— Могу доложить. Терр-акт! Покушение на мою персону. Ничего удивительного. Намозолил я глаза народу в этой волчьей шкуре, — и он бросил немецкую шинель на ящик. — Иду ночью по Крутому переулку. После проверки караула. Темень страшная. И грязь по колено. Я крадусь под кирпичным забором, выбираю места посуше — и вдруг кто-то гоп на меня сверху, точно с неба. С забора, конечно. Сбил меня с ног, но и сам не удержался, угодил в лужу и нож выронил. Я навалился на него, поддал ему в скулу, ну а он меня сюда. Карманным фонарем… Можно было, разумеется, из пистолета его, но я не стал. Думаю: не бросится же на полицая подлец, зачем поднимать шум? Ну, потолкались мы с ним в грязи, потом я уложил его на брюхо и вот эту штучку приспособил, — Костя вынул из кармана и подбросил металлические наручники. — Лежит, сопит. "Кончай, — говорит, — продажная шкура. Но и тебе недолго осталось. Пока я буду пробираться на тот свет, ты меня догонишь". Вот это, думаю, разговор. Мужской. Приказываю ему встать, а он лежит. Я поднял его, повернул лицом, а он взял да и плюнул мне в самую рожу. И тут я вижу, что это Хасан Шерафутдинов. Ах ты, сукин сын! А он опять свое: "Кончай, предательская морда. Твой верх. Я бы над тобой не измывался, а сразу кончил". И глаза его горят, как уголья. Надо было объясниться. "Вот что, Хасан, — говорю. — Ты ошибаешься, друг. Я не предатель. И могу доказать это". Он молчит, скрипит зубами. "Давай-ка сюда лапы". Он подумал и подал. Я снял наручники и сказал: "Хочешь беги, а хочешь выслушай меня". Он решил выслушать. В общем, мы договорились сегодня проверить друг друга на деле. Вот так.

— Значит, вы его знаете? — спросил Демьян.