По тонкому льду

Я сказал, что не голоден, и приступил к тому, зачем пришел. Нельзя было терять ни минуты.

— У меня к вам просьба, — начал я. — Мне хочется, чтобы вы посмотрели, как я живу.

Трудно было разглядеть без света лицо Гизелы. Наверное, брови ее поднялись.

— Это что, интересно? — спросила она, укладывая обратно в чемодан вещи.

— Нет, но все-таки…

— Я бы с удовольствием, но не уверена, что комендант не пришлет за мной машину. — Она сунула в чемодан металлический несессер и закрыла крышку.

— Когда? — поинтересовался я, сдерживая нарастающее волнение.

— Вот этого не скажу. В десять у него начнется совещание. Он разрешил мне не приходить, но предупредил, чтобы я на всякий случай не отлучалась из дома.

"Этого только не хватало", — подумал я.

— А вы не решитесь наплевать на коменданта и совещание?

— Если и решусь, то вы этого не одобрите. Не правда ли?

Возразить было нечего. Почва уходила из-под ног. Я понимал, что настаивать неразумно. Мое упорство может навлечь подозрение.

Гизела будто глядела в мою душу.

— И почему такая срочность? Почему именно сегодня?

— Да нет, не обязательно, — вынужден был ответить я.

— Ну и прекрасно. У нас еще будет время.

Я не видел другого выхода, как остаться здесь и подвергнуть себя той же опасности, которая угрожала Гизеле. Я сел, вынул сигарету, закурил. Волноваться незачем. Не поможет.

Гизела закрыла окно, опустила маскировочные шторы и включила свет. На ней была та одежда, в которой она обычно ходила на службу. И прическа была та же — и все шло ей и нравилось мне.

Я пододвинул к себе лежавший на столе иллюстрированный прошлогодний журнал и, пытаясь успокоить себя, сказал:

— Вы правы, времени впереди много. Успеем. Лучше расскажите что-нибудь.

Гизела выключила "Филипс" и села напротив.

— Что же рассказать?

— Все равно, — ответил я, листая журнал. — О себе расскажите. Или о ком-нибудь близком. Как-то вы сказали, что с вашим отцом расправились. За что?

В глазах Гизелы мелькнула грусть.

— За чересчур разговорчивый характер.

— То есть?

— Он считал, что в свободе слова нуждается не тот, кто стоит у власти и кто поддерживает ее, а тот, кто не согласен с нею. Этого было достаточно, это его погубило.

Мы помолчали. Я перевернул страницу журнала, и на меня глянул со снимка бывший командующий 6-й армией в группе "Юг" генерал-полковник Рейхенау.

— Он убит на фронте? — умышленно спросил я, зная, что смерть этого видного немецкого генерала окутана тайной.

Гизела покачала головой:

— Он тоже жертва.

— Почему тоже?

— Я не так выразилась. Ведь мы говорили об отце. С Рейхенау расправились как с неугодным.

— Вот как… я не слышал.

— Мне рассказал муж. Фюрер предлагал Рейхенау пост главнокомандующего. Рейхенау отказался. Потом Гиммлер потребовал от Рейхенау, чтобы тот допустил во все свои штабы эсэсовцев и слил армейские разведорганы со службой безопасности. Рейхенау ответил, что, пока он командующий, этого не случится. В январе минувшего года в штаб-квартиру в Полтаве явились три эсэсовца с личным поручением рейхсфюрера СС Гиммлера. О чем они говорили с Рейхенау, я не знаю, но через полчаса после их ухода его нашли мертвым.

— А вы не боитесь рассказывать мне такие вещи? — спросил я.

Гизела закинула голову и звонко рассмеялась:

— У вас, мне думается, больше оснований опасаться меня.

— Вот уж нет, — возразил я.

— А почему вы заговорили об этом?

Я пожал плечами.

— Вы странный сегодня, — заметила Гизела.

Да, я был странный. Я сам это чувствовал, но ничего поделать с собой не мог.

— А вас не тянет в Германию? — спросил я, Вновь принимаясь за журнал.

— Нет, — твердо ответила Гизела. — Там нехорошо, а вдове особенно. Я не хочу иметь кинд фюр фюрер. Оставьте вы журнал! Поднимите глаза. Почему вы такой сегодня? Знаете что, подарите мне свое фото.

— У меня нет.

— Закажите!

— Хорошо. А зачем вам?

— Я хочу видеть вас ежедневно.

— Надоем.

— А я попробую…

Я решительно отодвинул журнал и спросил:

— У вас не осталось ни капельки вина от прошлого раза?

— Хочется выпить?

— Да. Сегодня такой суматошный день. Глоточек бы…

— Надеетесь, что поможет? Глоток, я думаю, найдется.

Она встала, пошла к шкафу, и в это время за стенами дома раздались завывающие крики сирены. Произошло то, чего и следовало ожидать.

Гизела остановилась, обернулась, вслушалась. Лицо ее сразу побледнело.

— Неужели?

Я пожал плечами, взглянул на часы.

Завываниям сирены вторили тоненькие, писклявые, всхлипывающие гудки паровозов.

Волна страха окатила меня. Но я боялся не за себя. Рядом была Гизела. Я встал, подошел к ней:

— Вы боитесь?

Она сказала, что да. Она уже понюхала бомбежки там, в Германии.

— Но с вами я не буду бояться, — добавила она.

— А быть может, это так… ложная тревога, — сказал я.

Ответом был глухой, все время нараставший рокот. В природе его ошибиться было очень трудно…

— Нет, не ложная, — поправился я, и в эту секунду дружно и яростно залаяли зенитки.

Рокот мотора перестал быть слышен, но через короткие мгновения грохнули один за другим такие сильные взрывы, что дом вздрогнул и закачался. Свет погас. Гизела крикнула:

— Сюда! Ко мне! В угол! Тут глухая стена.

Я в темноте добрался до нее.