Читаем По ту сторону полностью

Юбка все-таки оказалась великовата, подвязали ее чуть ли не на самой шее, но под ватником не видно. Хозяйка дала свой платок и латаные-перелатаные валенки. Володя сунул за пазуху пистолет, но Улитовский потребовал:

— Пистолет оставь. Вдруг немцы начнут обыскивать.

— Если дойдет дело до обыска, то и так догадаются, что я не девочка.

— Тоже резонно. Черт с тобой, бери, только будь осторожнее.

— Уж как-нибудь, не первый раз.

Девочка увязалась за ним:

— Хосю на санках!

— Сейчас нельзя, вот вернусь, тогда покатаемся.

Но девочка вцепилась в него и никак не отпускала.

— А пусть и она с ним пойдет, тут недалеко, — предложила хозяйка. — На санках и прокатятся.

— Но если немцы?

— Поди, не тронут же детишек. А для отвода глаз очень даже убедительно. А Олечке приятно будет прокатиться, и Володя свое дело сделает.

Когда Володя усадил Олю на санки и взялся за ремень, Улитовский все-таки спросил хозяйку:

— Может, не брать девочку-то?

— Ладно, пусть едут.

— Смотрите, вы мать, вы и решайте.

Пока шли по селу, ветер не так ощущался, а на горе замело, завьюжило. Ветер гнал по полю космы сухого снега, завивал их кудряшками, бросал в лицо. И Володя не сразу заметил едущих навстречу трех всадников. А когда заметил, поворачивать назад было поздно.

Всадники приближались, и теперь Володя отчетливо видел, что они в форме. Он начал оттаскивать санки в сторону, чтобы уступить дорогу всадникам. И похолодел: свой солдатский ремень он так и не снял с головки санок. «А ну, как заметят?»

Все-таки он успел сунуть санки головкой в сугроб, а ремень припорошить снегом.

Видимо, немцы ехали поджигать Ивановку: у двоих было по канистре — не то с керосином, не то с бензином. Третий, наверное, был старшим и ехал налегке. Поравнявшись с Володей, он спросил:

— Рус зольдат в селе е?

— Ни, нема, — замотал головой Володя и покосился на Олю — как бы не проговорилась. А та радостно лопотала:

— Есадки, есадки…

Когда немцы проехали, Володя развернул санки в сторону Ивановки, усадил Олю спиной к ветру и взялся за ремень. Всадники уже подъезжали к селу.

И тут Володя увидел такое, от чего по коже пробежали мурашки. К хате, где они ночевали, шел кто-то из наших, ночевавших в другом конце деревни.

Тут и немцы увидели разведчика. Они что-то закричали, кони сбились в кучу, потом двое бросились в разные стороны, а третий повернул обратно и поскакал навстречу Володе.

Застучал автомат, и сначала слетел с лошади тот, что свернул вправо, а второй очередью был снят и тот, что поехал налево, — его конь по брюхо увяз в сугробе. Третий скакал прямо на Володю с девочкой, что-то кричал. Володя ждал третьей очереди, которой Улитовский должен снять и этого всадника. Но автомат замолчал, видимо, Улитовский боялся стрелять, чтобы не попасть случайно в Володю или Олю, — немец был совсем близко от них.

Володя выхватил из-за пазухи пистолет и выпустил по всаднику все восемь пуль. В немца он не попал, а все пули всадил в лошадь. Она рухнула метрах в пяти от Володи, придавив седока. Володя подбежал, приставил к его виску пистолет. Немец испуганно вращал глазами и хриплым голосом повторял:

— Медхен, девошек, не стреляйт! Гитлер капут!

— Капут, капут, — соглашался Володя, соображая, что будет делать, если немец вздумает сопротивляться: в обойме-то не осталось ни одного патрона.

В санках плакала Оля. Слева от дороги испуганно ржала застрявшая в сугробе лошадь. А от села уже бежали Картошкин и Улитовский…

Потом, когда в хате обыскивали пленного, из его карманов вместе с портсигаром, зажигалкой и какими-то бумажками выложили на стол два кусочка сахару.

— Сахаль! — неуверенно произнесла непривычное слово Оля и протянула к столу худенькую ручонку.

О чем рассказала кинолента

Второй раз Володю Бажанова переодевали девочкой уже в Польше. По странному стечению обстоятельств это было под селом Бажанувка — есть, оказывается, в Польше такое село. Бой за это село и запечатлели на киноленте фронтовые операторы. Естественно, они не имели возможности снять сам акт взятия пленного.

А брали его так.

Бажанувку должны были освободить днем. Накануне ночью в нее вошла новая немецкая часть. Надо было срочно выяснить, что это за часть, каково ее вооружение, где она заняла оборону. Пройти в село днем не было никакой возможности, все подступы охранялись. Надо было немедленно взять «языка». А как возьмешь?

Вот тут-то и вспомнили, что Володя уже переодевался девочкой.

Но сразу возникло много сомнений. Допустим, что Володе удастся проникнуть в село, что тоже маловероятно. Ну а что дальше? Если он и возьмет «языка», как дотащит его до леса? Дело тут даже не в том, что мальчишка физически слабоват. Просто невозможно это сделать скрытно.

Решили, что все надо делать как раз в открытую, на глазах у немцев. Володя должен только заманить одного из немцев в лес, а там их будет ждать группа захвата.

Из Володи постарались сделать симпатичную «девушку». Пришлось одолжить у сестер из санбата и связисток все наличные косметические принадлежности.

Перейти на страницу:

Все книги серии Честь. Отвага. Мужество

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное