По ту сторону

Перед отъездом я ещё раз наведалась в трактир, что посетила в момент своего появления здесь – на предмет: не отыщется ли «выход» из неуютного Средневековья домой, в двадцать первое столетье. Воспользовалась паузой в наплыве посетителей и тщательно осмотрела холл трактира. Нет – никаких потайных дверей или чего-то в том роде не обнаружилось.

А мой кот Блек сбежал. Не захотел, видать, покинуть родной город.

Погрузили барахло, включая реквизит, в четыре фургона, впрягли мулов – это их я за ослов приняла – и, помолясь, тронулись в путь. Я ехала в одной повозке с Барбарой, Себастьяном и его «половинкой» Мартой.

Жонглёр, акробат, силач Себастьян был крепок, жилист и отталкивающе некрасив – с перекошенным ртом и постоянно дёргающимся веком правого глаза. Он, как я уяснила, пил горькую и колотил свою супружницу, да так, что та вопила благим матом. Но встревать в семейные разборки тут не принято. «Муж и жена – одна сатана», – пояснила Барбара, когда я поначалу возмутилась, видя творившееся у всех на глазах безобразие.

Марта «цирковой специальности» не имела, состояла при труппе стряпухой. Рыжеволосая чертовка с шалыми глазами, она напоминала ту деваху, «ночную бабочку», что домогалась меня в таверне. Женщина небольшого ума, она заигрывала с посторонними, не стесняясь мужа, за что и получала колотушки. Детей супругам Бог не дал, и это, судя по всему, не нравилось скорому на расправу мужу, подпитывало его злобу.

А вот Зуко и Мадлен, напротив, Господь даровал уже троих ребятишек, а в скором времени должен появиться и четвёртый – супруга Хозяина ходила на сносях. Потому-то Зуко и взял меня – пригодится, мол, вместо повитухи. Он тут всем заправлял – актёр, режиссёр и продюсер в одном лице. И, что удивительно – добряк; правильно Барбара сказала: «не шибко важный». Я верно угадала его специальность – клоун, причём, скорее, Белый, чем Рыжий.

Выступления Зуко заставляли зрителей и смеяться, и плакать. На сцену он выходил с партнёрами: мартышкой Лоло и осликом Симоном. Обезьянка ездила на осле верхом, прыгала через обруч, плясала под музыку Зуко. По окончании представления Лоло обходила зрителей со шляпой, в которую те щедро бросали медь и даже серебро. Гвоздём программы была сценка, когда Зуко пел балладу о смерти возлюбленной, а Лоло садилась рядом и смотрела на хозяина взглядом, исполненным жалости. У зрителей влажнели глаза, а самые чувствительные рыдали не стесняясь.

Ещё в труппе работала пара – близнецы брат и сестра Станко и Стелла, канатоходцы. Подростки лет пятнадцати, небольшого роста, тоненькие, как тростинки. Они такие трюки выделывали на верхотуре – у меня сердце обрывалось.

Мне тоже нашлась работа: не бог весть какая сложная, но опасная; если б не отчаянное положение – в жизни бы не подписалась на такую.

Сначала выдали сценический костюм: штаны, наполовину ярко-красные, наполовину ядовито-зелёные, и такой же окраски рубаху, только цвета на ней «поменялись» местами. На голову дали надеть светлый с мелкими кудряшками парик, а лицо приказали вымазать мелом. Как такое чучело выглядело со стороны, я не знала, да и знать не хотела – пусть, лишь бы зрители веселились, глядя на «дурака».

Собственно работа заключалась в следующем. Я выходила и становилась в центре сценической площадки. Зуко клал мне на голову яблоко, отходил на семь шагов и сбивал плод щелчком кнута. Такой вот «цыганский вариант» известной сценки с Вильгельмом Теллем.

В первый раз я даже не успела испугаться – щёлк! – кнут чуть коснулся волосков парика.

А потом я представила, что Зуко промазал, и… Со мной едва не случился нервный припадок. Он же мог меня убить! Сплетённый из полосок воловьей шкуры, длиной около двух с половиной метров, со свинцовым грузом на конце, кнут в опытных руках становился настоящим оружием. Барбара рассказала, что Зуко научился обращению с этой штукой у цыган, с которыми бродяжничал, сбежав из дому. Сам он был из семьи зажиточного крестьянина влаха (жителя княжества Валахия), но возиться в земле не хотел – тянуло на волю, прельщал кочевой быт. Зуко остался верен ему по сию пору.

Когда я стояла, подобно приговорённому к смерти на эшафоте, и смотрела как Хозяин берет свой ужасный бич, делает замах и, крутанув в воздухе кнутовищем, посылает его к моей голове, всё внутри обрывалось. Зажмуриваться не разрешалось. Я стояла, как вкопанная, уповая на точность движений Зуко, твёрдость его руки и… божью милость.

В дальнейшем номер усложнили. Сначала ставили на несчастную голову бутылку, и Зуко отщёлкивал кнутом – как ножом срезал – горлышко, потом шла очередь яблока, а затем – о, ужас! – исполнялся коронный трюк, «снимание парика». Все тем же бичом. Тут уже считанные миллиметры отделяли моё темечко от проносившегося пулей свинцового набалдашника, цепляющего завитки искусственных волос.

Публика оставалась довольна.

У меня же раньше времени появились первые седые волосы.

VI. «Опасный преступник»

1