По ту сторону Бездны[СИ]

— Поздно, милая. Я уже не за.

Семейство вышло. Такое довольное, гордое. Их, небось, еще в конторе похвалили за правильное воспитание подрастающего поколения. И на работе, наверное, премию выпишут. И грамоту дадут. В благодарность.

Протянули вампиру бумаги.

— Все правильно?

— Да. Этот я беру себе, а второй экземпляр ваш. Всего хорошего. Идем, Елена.

Меня жестко берут за предплечье, Елену нежно обнимают. И мы уходим, а ее родители смотрят нам вслед. Нет, рукой не машут, ничего не говорят. Просто смотрят. Мы сворачиваем в переулок.

С легким свистом машина вновь обретает свой «вампирский» облик. Елена восторженно замирает.

— Мы на этом полетим?

— Да, — Анхен коротко смотрит ей в глаза, и в лице ее словно что–то умирает, глаза становятся пустые, почти стеклянные.

Открывается дверца багажника. (Так и не понимаю я, как он ей управляет. Неужели мысленно?) Анхен берет Елену за руку, заводит внутрь. Там ставит на колени возле боковой стенки и продевает ее руки в закрепленные на рейке ременные петли. Жестко фиксирует ремни на запястьях. Она стоит безропотно, молча, словно спит наяву. Смотрится жутко. И эта поза, и эти ремни. Он говорил когда–то, что в багажнике перевозят животных. Вот так они их перевозят? И ремни для этого?

— Лариса, иди сюда.

Идти решительно не хочется.

— Анхен, а может, не надо?

— Не заставляй меня за тобой гоняться, я все равно быстрее. Залезай.

Других дверей не открыли, забираюсь в багажник. Жутко боюсь, что меня сейчас тоже поставят на колени и привяжут за руки.

— Сядь на пол, — бросает он мне, — а то упадешь.

И пробирается вперед, в свое кресло.

— А может я тоже…в кресло?

— Нам не далеко. Дольше ходить будешь, — и машина резко взвивается вверх. Не сидела б — действительно упала. Вверх, вбок, вниз, стоим. Действительно, далеко не улетели. На ближайшую крышу.

Анхен вновь перебирается к нам. С непроницаемым лицом снимает пальто, бросает на свое кресло. Затем туда же летят шарфик, пиджак, галстук.

— Анхен?

— Раздевайся.

— Что? — руки невольно тянутся к горловине пальто и нервно ее стискивают.

— Что слышала. Лучше сама, я все равно раздену, но одежда порвется.

— Нет! Анхен, пожалуйста! Не надо! Ты же сам сказал, что я тебе больше не нужна…

— Жить со мной? Конечно, не нужна. А на один вечер еще сгодишься. Пальто снимай.

— Нет!

Дальше я визжу, кричу и вырываюсь, а он с каменным лицом срывает с меня одежду. Пуговицы летят во все стороны, ткань блузки рвется с противным резким звуком. Содранным с меня лифчиком он связывает мне руки и привязывает их к ножке впередистоящего кресла. И если прежде мной владело отчаянное неистовство борьбы, пусть обреченной, но я бесилась, боролась, вырывалась, пыталась лягнуть его, укусить, оцарапать, то резкая боль в запястьях пронзила меня могильным ужасом.

— Не–е–ет! — мне казалось, сердце останавливается. Он связывал мне руки, когда избивал, избивал так, что лишь тьма беспамятства и спасала, тогда и сейчас сливаются в одно, хочется умереть немедленно, потому что второй раз мне такого не пережить. Вот только привязали меня сейчас лицом вверх, а это значит, что… Но юбку он не тронул. Стоит надо мной на коленях, смотрит в лицо. Любуется произведенным эффектом.

— Страшно? — интересуется с отвратительной усмешкой.

— Пожалуйста…пожалуйста, Анхен, — страшно так, что могу только шептать. Но когда его трогали мои «пожалуйста»?

— Попробуешь только дернуться — будет еще и больно, — спокойно сообщает он мне.

— Пожалуйста, отпусти меня, — бессильные слезы катятся куда–то за уши, путаясь в волосах.

— Разве монстры отпускают? О чем ты, Ларис?

Он разворачивается к Елене, отвязывает ее и поворачивает к себе. Что–то ласково шепчет, и она улыбается, оттаивая. Он ее целует, очень нежно, и ей явно нравится. Затем он помогает ей раздеться, и она не возражает, позволяя раздеть себя всю и не задавая вопросов. Время от времени он целует ее, ласково проводит руками по ее телу. На меня они не обращают внимания. Какое–то время. Затем он заставляет ее встать на четвереньки прямо надо мной, и ее грудь качается почти над моим лицом. Это тошнотворно, омерзительно, а ее лицо безмятежно, словно она вообще меня не видит и не совсем понимает, что происходит.

— Ноги раздвинь, — раздается спокойный голос вампира. — Бодрее, а то мне стоять неудобно.