По ту сторону гор

— Скорее — те, кто стоят за ним. Он ведь немногим старше тебя. А ты еще совсем ребенок…

— Мне уже пятнадцать! Это я только выгляжу…

— Ты только на два года младше брата. Конечно, для вашего возраста разница огромная, но не такая большая, чтобы его планы на самом деле были составлены им самим. Так считает царь. Стремясь ли выгородить сына в собственных глазах, или действительно имея основания — не знаю. Во всяком случае, он не предпринимал никаких действий именно потому, что хотел сперва выяснить, кто на самом деле вовлечен в заговор.

— А то слово, которое ты дал моему отцу?

— Он велел мне никому не рассказывать о том, что знаю. Ни его друзьям, ни его врагам. Ни — особенно — тебе.

— Значит, ты все же нарушил слово… — Аль нахмурился. Он не хотел думать о проводнике, которым, так похожим на легендарных героев древности, уже начал восхищаться, как о предателе. Однако его мысли почему-то упрямо кружили вокруг него, как мотыльки вокруг огня.

Ларг почувствовал это, однако не обиделся. И заговорил вновь — не оправдываясь, нет — объясняя.

— У слова был срок. Твой отец велел мне хранить правду десять дней, зная, что за это время я уйду достаточно далеко.

— Или что к тому моменту, когда срок истечет, все уже разрешится… — задумчиво пробормотал Аль. Та жизнь, которая казалась блеклой и ненужной, скрываясь от него за толстыми стенами библиотеки, захватила в свою круговерть, очаровав множеством красок и впечатлений дороги, теперь вдруг предстала в столь виде уродливой, думающей лишь о смерти старой карги, что ему захотелось, забыв обо всем, вернуться назад, прячась от яви в свои фантазии. И он сам не понимал, что не позволило ему так поступить.

— Ты умный парень, — вновь кивнул великан, отвечая на то, что и не было вовсе вопросом. — Твой отец думал так же, потому и запретил мне рассказывать тебе что бы то ни было. И не моя вина, что ты все услышал, хотя должен был спать крепким сном после тяжелого дня дороги.

— Но ты… ты ведь знал, что я…

— Не спишь? Конечно, знал. Есть множество примет, позволяющих понять, спит человек на самом деле, или только притворяется.

— Какие, например? — ему стало любопытно.

— Спящий иначе дышит. Не зажимается — говорят же: "Во сне даже рабы свободны". И не меняет привычек. Я ведь обратил внимание — ты хоть и кутаешься в плащ, пеленаясь в нем, как младенец, но с головой обычно не накрываешься, предпочитая и во сне слышать, что творится вокруг. Так что…

— Ясно… — он тяжело вздохнул, устремив взгляд в пустоту, погружаясь в безликие размышления неведомо о чем.

— Парень, — великан склонился над ним, стараясь заглянуть в глаза, — я все это рассказал, чтобы ты понял: не нужно тебе возвращаться назад. Не сейчас. Поживи зиму в Девятом царстве. Я тебе помогу устроиться, да и Есей в стороне не останется. А там…

— Отец этого хотел, да? — его глаза вдруг зачесались, заслезились, словно в них случайно попала соль. — Он отказался от моей помощи, даже не дождавшись, когда я ее предложу! — ему стало так обидно, что хотелось заплакать. — Это… Не честно! Неправильно! — он хотел вскочить с камня, броситься бежать, неважно куда, лишь бы подальше от преследовавшей его душевной боли, но сильная рука проводника удержала его на месте.

— Угомонись, парень. Подумай, и ты поймешь, что твой отец прав: помочь ты ему ничем не можешь, а вот помешать, путаясь под ногами — сколько угодно. Так что… Нет тебе никакого резона отказываться от своей дороги, своей мечты.

Аль прикусил губу. Он мог многое сказать. Что и мечта эта по-детски наивна, и отец не прав — порой важнее предложить помощь, чем на самом деле помочь, и вообще…

Но он молчал, всматриваясь в черный покров ночи.

Это уже не было то прочное полотно непроглядного мрака, но вовсе не потому, что юное утреннее солнце коснулось его своими огненными губами, выпивая огромными торопливыми глотками его черные жизненные соки, чтобы наполнить себя светом. Просто туман, все время висевший над землей, то — легкой прозрачной вуалью, то тяжелой, серо сизей дымкой, вдруг исчез, открывая мир, полный великого множества звезд, зажженных не только на небе, но и на земле. А шествовавшая в окружении своей огромной свиты луна казалась прекрасной царевной, чей венец горел золотом, лик был светел и чист, вид — величествен и горд, и только взгляд задумчиво печален, словно глаза, увидевшие все беды грядущего, не могли спокойно смотреть на настоящее, когда душа была полна сочувствия.