По ту сторону грусти (СИ)

В пятницу Алеся не пошла на работу. Честно отпросилась в самую рань: Галя за неё заявление напишет, а Семашко сам видел её бездыханной, так что ко всему готов - логично же. Она впервые устраивала такой спонтанный саботаж. Потому что рассвет пресловутый - не принёс ничего хорошего.

Алеся сидела, тяжко уставясь на остывший чай - он не лез в горло.

Хотелось бегать, опрокидывать предметы и скулить - в голос и с переливами, хотелось тыкать с размаху в телефон и звонить всем подряд, и вопить, на четвёртой фразе заливаясь слезами. Она на первом курсе часто названивала маме и вываливала на неё весь ворох горестей и сиюминутную громкую оторопь от столкновения с реальностью. Но сейчас - нет. Она взрослая девушка. Она интеллектуал. Она партийный работник. Она кавалер ордена. Она офицер. Разве мало для того, чтобы поганой метлой затолкать свою слёзную боль поглубже в стыдное крикливое нутро?

И она - молча побежала.

Чуть не скатилась по лестнице на обычных своих средних каблуках, чуть засеменила в вино-бордовом строгом платье, кинулась суетливо - вон из подъезда, пока не закрылась дверь! Да, новая жгучая потребность! Суеверие! Сейчас - критичное. Она чуть не сшибла вышедшую из подъезда старушку, три раза поплевала, отгоняя полетевшее вслед проклятие. На улице чуть полегчало. На Фелициановскую? Да. Шаг, шаг, размеренный шаг. Стремительность и чёткость. Думай, что делать, глубокий вдох. Думать лучше в приятной атмосфере. И она зашла в любимый испанский бар, где сиживала и до эмиграции, он был на том же месте.

Она сидела и изо всех сил пыталась сообразить, что она здесь делает и почему теряет время. Вино казалось безликим и безвкусным, а звуки сальсы терзали уши: по сравнению с интеллигентным неторопливым джазом они казались босяцкой лужёной какофонией. Она еле дождалась счёта. Поджидая, набирала Лору. Пробьёт, не пробьёт... Нет, мобильная связь - это чудо. Пробило.

Из другого измерения понёсся голос: "Привет! Ну что ты, как? Даже в онлайн не заходила! Я волнуюсь". И вот тут, глотая ком, Алеся произнесла дрожащим голосом:

- Лора, мне конец. Меня не пускает!

Остальное она пропустила мимо ушей, увидев подбегающего официанта, отключилась, уронила телефон в недра сумки. Рассчитавшись, ушла не оглядываясь.

Из-под облаков, как нежданный град, долетел колокольный звон. Почему она сюда не заходила, а моталась на Золотую горку? Нет, плохая идея - идти в храм после испанского кабака, но даже питие не ощущалось настоящим, вино ушло, как в сухую землю, пресно провалилось без ощущения.

И всё воспринималось точно так же, как этот разведённый понарошечный краплак в бокале, только вместо сальсы глубинные лучи органа. Но даже они, обычно пробирающие аж под кожу, были бессильны. Алеся стояла со строгим непроницаемым лицом, сухими глазами, привычной нутряной болью и бьющимся сердцем. А перед нею ряды спин, какой-то незнакомый ксёндз, и тусклая россыпь свеч, и снова давящее чувство посторонности. Деликатно пробравшись к выходу, Алеся перекрестилась, припав на колено, выпрямилась и, развернувшись с каменным лицом, ушла. И, занося ногу над порогом, мощно, страстно представила себе советское посольство в Афганистане, коридор, наискось просвеченный из стрельчатых окон, где-то там впереди должна быть заветная дверь...

Был и коридор, была и дверь. Но раньше, чем её изящная туфля коснулась пола, Алеся поняла, что опоздала.

Она остановилась. И гул её внутреннего взрыва пошёл нервической волной от поясницы и вверх, и вниз, и закололо в сердце, и потемнело в глазах. Впрочем, на один только миг. Чтобы оправиться, хватило вздоха. И она смело зашагала вперёд, потому что знала в этот, конкретно в этот момент, янтарно застывающий, никто не потревожит, и мгновение будет длиться, длиться... Впервые такой эффект описала ей Влада, когда рассказывала о своей первой поездке в Нью-Йорк с министром.

Так вот как Время обошлось с ней. Всё равно - мимо. Целься, не целься... Одна только подачка, любезный дар момента. Своя ли оплошность? Высшее вмешательство? И о том, и о другом подумать страшно...

Она аккуратно нажала ручку и толкнула дверь. Да, здесь не было характерной стерильной мертвенности, виденной воочию или в иностранных фильмах. Да, есть своя прелесть в номенклатурном стремлении воссоздать "домашнюю" обстановку. Но это не утишило боль, когда Алеся увидела его.

Книга вязко выскользнула из руки Андропова, плечи, и без того вялые, ещё более опустились. Побледнеть ещё больше он, наверное, не мог.

- Алеся, что ты здесь делаешь? - тихим голосом проговорил он.

Она вдруг снова наполнилась бессильной яростью и заговорила с позвякивающим в голосе металлом: