По ту сторону грусти (СИ)

Она мрачно вперялась в монитор и шарила по сайтам в поисках квартир или хотя бы комнат. Цены последнее время не взлетели, но коварно, нехорошо как-то поползли вверх. И что делать? Работы пока нет. В конторе платят скромно. На халтуры сертификат закончился, а новый делать - разоришься.

Сны ей тоже не приносили утешения как такового, потому что не давали расслабиться. Она застряла на своём ощущении вины, пугалась и напрягалась на каждом шагу, тщательно подчищала все свои речи, чтоб ни капли яду там не осталось - а это трудновато, если характер изначально не сахар.

Раньше слова и мысли председателя воспринимались как провокация, а Алесе нравилось провоцировать в ответ: ведь что сравнится с таким изысканным в своей наглости поединком? Например, она извлекала на свет божий свою научную тему и подбрасывала горящими головнями вопросы по Чили. Но Андропов быстро соображал, что его пытаются поддеть, и выходил из ситуации по-разному, но с неизменным изяществом. Мог перевести беседу на другую тему. Мог отшутиться. Мог терпеливо выслушать и обезоружить демонстративным согласием с отдельными тезисами. Мог парировать в ответ, да так, что Алеся, латинист не без претензии, краснела и бубнила что-то невразумительное. Как правило, в стиле Джен Псаки: "Я это уточню". "Ну давай, уточняй", - непринуждённо отзывался Андропов, приподнимая брови - соболиные росчерки. И тогда Алеся краснела и досадовала ещё больше, но злиться на него долго не могла.

Теперь ей было неловко за свою задиристость. Почему она и смущалась: Алеся теперь взяла за правило, что его не задевать нужно, а щадить. Сердце ей когтями сжимало холодное слово: обречённость.

На самом-то деле она редко об этом задумывалась. Председатель выглядел вполне уверенно и спокойно-жизнерадостно, только последнее время что-то уставал и казался молчаливым. Они встречались уже как старые друзья. Она даже наконец попала на дачу! Алеся поразилась, как там красиво. Нет, не картинная живописность - её пленила атмосфера, было в ней очарование, как в её любимом районе в Минске, где она жила во время учёбы: тихий центр второго разряда, раскидистые клёны, сливочно-бежевые хрущёвки, полосатые коты в палисадниках и бабушки у подъездов. И здесь тоже - деревянный двухэтажный домик, запущенный сад в лучших романтических традициях. Тропинки, чуть присыпанные листвой, тёплый свежий воздух, птицы и жужжание... как это по-русски? - "жамяры". Ах да, насекомых. Её только немного смущали охранники. Смущали они и Юрия Владимировича, когда он приезжал на работу на площадь Дзержинского - он их отпускал чуть заранее и входил в здание без них. Но так-то вообще, что делать, если полагается. А отношения с ними были простые и дружеские. Алесе, в прошлом бонапартистке, вспоминался Наполеон и солдаты Великой армии: обо всех всё знает, всем найдётся доброе слово. Может, идеализированно - но зачем перебарщивать с постмодерновым цинизмом? Теплоте всегда должно находиться место.

Особенно на закате. Алеся сидела в плетёном кресле и радовалась, что надела джинсы и кофточку вместо платья. Андропов расположился в шезлонге, вытянувшись всем своим длинным грузным телом, а сейчас попросил её:

- Лесь, а принеси, пожалуйста, плед. Он в гостиной, на диване там...

Быстро нашла, вернулась, подала чуть более церемонным жестом, чем надо. Юрий Владимирович был в светлой летней рубашке по моде: простой крой и рукава укороченные, но почти до локтя - Алеся отметила, что уже видела такой фасон, когда смотрела фото генерала: вот поди ж ты, что Союз, что Чили... И ещё она заметила у него на руке следы, как от укуса, и вокруг желтоватый синяк с монетку. Наверное, она задержала взгляд дольше, чем надо, мысли на лице слишком красноречиво промелькнули, потому что Андропов проронил безмятежно:

- А, это я в больницу ездил...

Эта непринуждённость Алесе была знакома. У неё был с детства неправильный прикус, она носила бреккеты и мучилась с ними лет десять: ну никак природа не хотела подчиняться технике. Другие дети ужасались, видя, что она терпит ради голливудской улыбки и правильного пищеварения: какие только хитроумные конструкции не перебывали у неё во рту - и железные лигатуры, и какие-то там перекрёстные резинки, и средневековое приспособление, надеваемое на ночь... А кончилось тем, что ей выпилили в зубах углубление и вмонтировали туда железную дугу, а поверх закрыли материалом. Нормальных зубов у неё уже никогда не будет. И она все эти экзекуции терпела, потому что привыкла и думала, что так и надо, что иначе не бывает - в её жизни, по крайней мере. Наверное, и председатель точно так же. Какая разница?

Но когда она увидела эти следы от катетера, ей стало больно. И - постыдное желание - захотелось взять, погладить его руку и прикоснуться к этому месту губами. Но он бы не понял. Наверное, мог обидеться. Алеся сама впадала в бешенство, она просто ненавидела, когда ей выказывали жалость. Может, потому, что её унижала слабость, может, ещё почему.