По ту сторону грусти (СИ)

Она застонала сквозь слёзы жалко и тоненько, как котёнок - это всегда предшествовало рыданию.

Тут она даже не руками, не слухом, сердцем ощутила, как он вздохнул и простонал чуть слышно.

Засуетилась, мощно шмыгнула носом, собираясь, - наклонилась. Легонечко похлопала по щеке. Он, не открывая глаз, всё ещё со сведёнными бровями, вымученно прошептал:

- Всё... хорошо...

Задвигал руками, сначала беспомощно, потом попытался опереться, Алеся помогла. Ненамного более собранно он выглядел, когда сел, неуклюже раскинув длинные ноги, ухватился рукой за спинку и, зажмурившись, уткнулся в согнутую руку, как человек, пытающийся задремать у окна поезда. С трудом оторвал и поднял свою большую серебристую голову, выговорил:

- Дай...

Алеся сообразила, что он очки просит. Она бы и сама в первую очередь попросила об этом. Минус семь, например, это не шуточки, а как сделать мир более понятным в такой ситуации? - это самый первый, доступный шаг.

Надел их дрожащей рукой, откинулся на спинку лавки, в ожидании замер: ну когда же кончится эта слабость, и кружение, дурнота. Рядом стояла урна. Он резко нагнулся над ней - ничего не выходит, одна желчь. Алеся, так же всхлипывая, утёрла ему рот платком.

Только по шевелению губ она различила слово: "Пить".

Такая же лихорадочная дрожь в коленях была у неё в школе, когда она сдавала норматив по челночному бегу: он ей как-то плохо давался, она всегда сильная была, но медлительная. На бегу зло и хулигански высморкалась в горсть, стряхнула на булыжник, вытерла об себя - да пошло оно всё, подурнела, раскраснелась, зато напялила зачем-то мантилью, что носила в сумочке - о да, внезапно же вздумается в храм зайти... набекрень, наверняка - опять же, плевать.

Она фотографировала вход в этот храм, когда приезжала зимой, слава Богу, что так близко - она влетела под его тесноватые своды и перекрестилась уже на бегу, не припадая по-рыцарски на колено, как обычно, и кинулась вглубь. Месса как раз началась недавно, народу было много. Где же эти краники?! Вот! Всё по-европейски, вот и стаканчики, надпись от руки готическим шрифтом: "Святая вода"... всё для верующих, всё цивилизованно, римская школа, спасибо-пожалуйста...

Пожилой священник запнулся при виде влетевшей в храм девицы в слезах, та сделала порывистый жест, вроде бы извинительный. Он бы к ней подошёл и спросил, в чём дело, только службу было оставлять неловко, делать - что? Он перекрестил воздух, послав ей жест благословения. Алеся растроганно и порывисто кивнула, приложила руки к груди: недостойна! Нацедила воды - не расплескать бы. Кинулась.

Юрий Владимирович протянул свою белую руку, как во сне, она придерживала, опустив веки.

- Да, Юрочка... Давай... попей водички...

Он медленно пил, текла тоненькая струйка по подбородку в расстёгнутый ворот.

Алеся молилась. Даже о нужных формулах забыла - просто кричала к Господу требовательно и излишне разговорно.

Андропов сосредоточенно дышал, даже замер: важное действие. Мокрые губы были приоткрыты и казались не надменно-чувственными, а размазано-пухлыми. Он уже не бился, не млел. Его бледность и неподвижность уже были исполнены сосредоточенности, а не опасности. Алеся стояла рядом. Она не смела сесть. Секунды снова длились вечно. Резко, шумно прозвучало хлопанье голубиных крыльев; и очень бестактно - поразительно слышимый перестук коготков по карнизу и немедленно начавшееся деловитое урчание.

Андропов приходил в себя. Сложив руки смиренным жестом, он сидел смущённый, притихший, будто извинялся всем своим видом за слабость.

Алеся стояла, переводя дыхание, нервно поправляя сбившуюся с самого начала мантилью, и не знала, что делать. Ждала. Обводила взглядом водосточные трубы и заросли плюща на чьём-то балконе.

Она ощутила прикосновение, и сердце сжалось: Юрий Владимирович неловко, пылко схватил её руки и начал целовать. Слёзы снова поползли из глаз - и ведь из-за чего, от неуклюжего прикосновения этих больших, неожиданно мягких губ.

- Что ты, ну... пусти...

Он молча целовал - пылко и отчаянно, униженно. Как не в меру ретивые монашенки распятие, да ещё хуже.

Она недостойна. Кроме того, что виновата.

"Танюша", - он даже не сказал это, а подумал, Алеся уловила болезненно и обострённо, но не обиделась, а умилилась. Он хотел бы, очень хотел - чтоб жена его сама не была больной, исстрадавшейся, не требовала сочувствия, а отдавала бы - ему. Нереальная мечта. Абсолютно.

- Ну прекрати...

Снова на "ты". Андропов не послушался, что и говорить - он, очнувшись, потянул её на себя, плавно и сильно, своевольно - так что Алеся сама бы и не помнила, как очутилась у него на коленях. Юрий Владимирович приник к ней, сжал в объятиях и замер, тяжело, глубоко дыша.

Алеся гладила его, как больного ребёнка, и целовала в голову, особенно туда, где волосы поредели, даже эта залысина казалась ей такой жалкой и милой.

- Юрочка... сладкий мой, любимый мой... мой мальчик, птенчик... Я люблю тебя.