По ту сторону грусти (СИ)

- Ты сама в пропасть прыгнешь или тебе помочь?

- Только после вас!

- Ну и что это будет? Ритуальное самоубийство двух сотрудников спецслужб? А что, неплохой сюжет для детектива. Только разгадка уж глупее некуда!

- Да вообще, - согласилась Алеся, - а в итоге мы оба просто проснёмся в холодном поту. Хотя ничто не лишено смысла, смерть во сне - это символ перерождения. Это инициация.

- А может, и не только во сне, - задумчиво заметил Андропов.

Они удивительно легко перескакивали со смешного на серьёзное и наоборот. А говорить могли о чём угодно, и о чём угодно молчать.

Повздорили - хотя знакомство их само по себе началось на повышенных тонах - всего несколько раз. Причина была самая в их случае естественная.

Разница мировоззрений становится видна вовсе не во время умных диспутов, когда нарочно приходят, поигрывают мускулами, обнюхиваются, присматриваются - и излагают, и спорят, азартно, зло, самовлюблённо и с упоением.

Опасность совсем в другом. В оброненном слове, презрительном взгляде, неосторожной мысли. Случайно вырвалось - и ошпарило, и поди потом подступись...

Как-то раз зашёл разговор о призвании и признании, Алеся вспомнила о работе до эмиграции. Воспоминания были даже слишком ярки. И она, сама не сознавая, принялась "отдирать корочку" - и вот уже саднит, вот уже кровит, снова больно! Яд струился щедрыми порциями: "никто не забыт, ничто не забыто".

- Зачем ты всё это мне рассказываешь? - неожиданно ледяным тоном осведомился Андропов. И посмотрел так, что обдало колким морозцем.

- Ну как же!.. - возмутилась Алеся.

"Зачем ты вообще припёрлась?" - спросил бы ещё так.

- Значит, вы у нас самая нежная и удивительная, - сардонически протянул председатель, - а вокруг один плебс и быдло, что коллеги, что руководитель. Не понимают, не ценят, задвигают, не подносят желаемое положение и почёт на блюдечке с голубой каёмочкой. Что за дерьмом я занимаюсь, не царское это дело! Фи, заводская обстановка, фи, идиотская система, и это... - Тут его интонация стала откровенно недоброй. - Это вами рассматривается как наиярчайшее проявление советского, - надавил он, - строя. Значит, вы отождествляете Советский Союз исключительно со всякой мерзостью...

"И кто вы после этого?" - ну давай, спроси!

Она не помнила, как он окончил фразу. Но потом он назвал её переживания типичной диссидентской самовлюблённостью и подленькой обидой и сказал, что именно такие, как она, больше всего склонны к предательству. Мало того, ему достало тогда ума подвести к тому, что её переселение в ВКЛ - это тоже побег и предательство, ведь жить и чего-то добиваться в более суровых условиях - кишка тонка. В памяти остались бьющие наотмашь, клокочущие потоки энергии - её это отшвырнуло в состояние ярости, той самой ярости, когда все средства хороши. Чего она только не наговорила. В том числе расписала и подчеркнула, что СССР - доказал свою несостоятельность ис-то-ри-чес-ки.

Они расстались в состоянии, близком к бешенству; при пробуждении было ощущение вихря - не иначе, "яростных атак". И крайне дурное расположение духа.

Но к вечеру оно стало ещё хуже. Потому что приблизительно к обеду до Алеси дошёл смысл содеянного.

Во-первых, она взбеленилась на уважаемого ею, дорогого человека - в ту пору эти высокие слова об Андропове были с оттенком официоза, но она очень стыдилась своей вспышки. А самое худшее... Нет, слова "развал" не прозвучало. Но и без того хватило. Она вложила в свой залп слишком много огневой мощи - и ударила туда, куда совсем не следовало, просто из соображений порядочности. Как-то раз на последнем курсе она чуть не вскрылась, потому что была полна ужаса и не видела - смысла. А теперь вырвала смысл у другого. Наверное, так, как вырывают глаз или сердце. По крайней мере, так это ощущалось.

Теперь-то, когда они стояли и любовались Аю-Дагом, шли потом обратно по тенистой тропе, она поняла, нет, постигла, что он такое для неё. Вот Сталина, к примеру, надо ставить на пьедестал. А с Андропова надо - сдувать пылинки. Жалеть, беречь и нежить. А не так, как тогда.

При следующей встрече Юрий Владимирович пребывал в ужасной растерянности. Пару раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но так и оставался беспомощно стоять. Потому что она заявилась к нему в слезах. И рыдала, не в силах что-то выговорить, минут пять или семь. Каждый плачет по-своему - Алеся плакала безутешно, как пятилетний ребёнок, огромными слезами, величиной с хрустальные подвески на люстре. Это полностью деморализовало. Придя в себя, Алеся бурно взмолилась о прощении. Андропов был поражён таким раскаянием и, конечно же, простил, даже немного авансом, и корил себя, что довёл её до такого состояния... И тоже попросил прощения. И они тогда крепко обнялись, хотя в ту пору этот жест не относился у них к числу привычных.

В том и был урок: что нельзя доводить друг друга. И не просто "нельзя" - грешно.