По ту сторону грусти (СИ)

Она томилась мыслями о прошлом и воображаемом. Он подписывал свои письма первой жене "твой хулиган Юрка". Такая правильная английская прелесть в меланхоличном лице на фото, тёмный абрис губ, лёгкие волны причёски - могла бы Алеся сравниться с красавицей Ниной?

Чистая страсть смешивалась с переживаниями о судьбах - и о первой оставленной семье, и о жене Татьяне, которую Алесе было жаль из-за болезни. После венгерских событий её психика надломилась, жизнь и для неё, и для Андропова дала трещину - хотя бы потому, что Татьяна Филипповна уже не могла оказывать мужу поддержку и согревать теплом, в котором он так нуждался.

Алеся считала так: нельзя, чтобы плохо было обоим. Она прекрасно помнила, как снимала квартиру с Ариной на последнем курсе. К концу учебного года воздух загустел от постоянного напряжения. Неловкое молчание, косые взгляды, боязнь не туда поставить чашку, слишком громко загреметь ключами. Стамбровская опасалась, что в один прекрасный день ей скажут проваливать. Это было не просто неприятно, это не поддавалось пониманию. Ведь официально они считались лучшими подругами.

Просто в тот момент они обе находились не в лучшем душевном состоянии: Арина плавно погружалась в депрессию, Алеся столь же медленно выходила. Да и характер у них обеих не был прост, как яйцо, и лёгок, как пёрышко. Утешение получить неоткуда, только мрак и раздражение. Находиться на одном пространстве им было явно противопоказано.

А если два человека серьёзно болеют и у одного из них не всё в порядке с нервами? Картина получалась безрадостная, и Алесе становилось грустно, в том числе от понимания своей наивности: ну не может же она всерьёз полагать, что Андропов чудодейственным образом излечился бы с помощью всяких там телячьих нежностей? Психологические штуки - это, конечно, безумно здорово, но против природы и её объективных законов не попрёшь.

И - да, от её воинственных наскоков ему бы, скорее, "поплохело".

Со временем всё это стало её утомлять. Ей начало казаться, что своими плотоядными и агрессивными мыслями она просто-напросто унижает Юрия Владимировича. Пускай даже мысли эти - неизречённые. Нарастало ощущение перегрева и запутанности.

Алеся поняла, что соскучилась, ей безумно хотелось снова повидаться с председателем, - ведь для чего-то же существует это притяжение! Но она запрещала себе даже думать об этом. Он будет говорить с ней и расспрашивать о жизни в Княжестве, а она будет терзаться нечистыми мыслями? Просто гадость. Она бы не посмела так оскорбить его.

Так что же делать, молиться и просить "не вводить во искушение"?

Так-то оно так, но очевидное решение нагоняло на Алесю лютую тоску. Делать это не хотелось категорически.

Она выбрала тактику пассивного выжидания. И не противилась своим приливам, а позволяла им происходить и проходить насквозь.

Вот потом-то и настал "штиль" - высокий.

Через несколько дней её отправили в командировку в Гомель с тремя сотрудниками министерства. Это была какая-то проверка (теперь она о многом, и не только о быте, говорила "какой-то"). Не обошлось тут без её второй работы, которая постепенно выходила на первый план. В общем, комиссия проверяла воинские части, а Алеся проверяла комиссию.

Ей не хотелось тащиться на юг. Хотя везде ведь своя рутина. Да и поездки она любила - новые впечатления, как-никак. А Гомель вызывал у неё уважительные, тёплые ассоциации с министром.

Для дороги существовало два варианта: утыкание в книгу или некая сносная беседа (с тем, чтобы, выполнив долг общения, вернуться к "варианту 1"). Ещё, конечно, сон, но сидячее спаньё - удовольствие сомнительное. По счастью, беседа с панами офицерами завяла быстро и непринуждённо. Можно было достать читалку и погрузиться в текст.

Но настроение оказалось на редкость беспокойное, летучее. Она то начинала читать, то откладывала книгу на край стола. То наблюдала за пассажирами плацкарта, то отвлекалась на сияние янтарного блика в стакане с чаем, то скользила взглядом по просторам зелёных сонных полей. И ни на чём не могла сосредоточиться. Но на пространстве перистой прозрачной голубизны невидимыми знаками начинали проступать слова. Они плавно, стремительно летели вслед за поездом, как чайки за кораблём, и становились в строй созвучно ритму колёс.

О, она узнала бы это возвышенное неуловимое состояние из тысячи. Ей зачастую казалось, что ни описать, ни выразить его попросту невозможно - потому что само оно гораздо совершеннее того, что получается в итоге. Так, будто цветок прекраснее плода, а облако прекраснее дождевых капель. Она считала, что вдохновение является совершенным состоянием - шедевром даже без воплощения.

Каждый раз она испытывала робость. Ведь само произведение получится гораздо грубее. Оно не отразит тончайших чувствований, так стоит ли начинать?! И каждый раз она строго отвечала себе: да, стоит. Может, не всегда получается, как следует. Но гораздо хуже - это упустить своё вдохновение из трусости и пройти мимо. Вот это уже настоящее предательство.