По ту сторону лета

Ровно в полночь я покинула спальню и пошла укладываться на ночь в гостиную. Тень, замершую в правом углу комнаты, я не заметила. Я уже собиралась лечь, когда почувствовала за спиной какое-то движение. В кресле в стиле Людовика XVI сидела Эрмина, обняв руками коленки и уложив на них голову. Выражения ее лица я не разглядела, потому что в проникавшем с улицы слабом свете различала только ее силуэт. Она сидела в позе маленькой девочки. Ребенком Эрмина постоянно от всех пряталась. Она жила какой-то своей шпионской жизнью, стараясь открыть мир с изнаночной стороны. Уже тогда ей всего казалось мало. Она забиралась под обеденный стол и жадно ловила подробности наших с Жоржем споров — бедняжка, как ей, наверное, было скучно, и какое невеселое представление о взрослой жизни у нее должно было сложиться, — если не сидела в кухонном шкафу для веников и не подслушивала, о чем болтают домработницы. Она обладала поистине невероятной способностью подолгу хранить неподвижность. Полученную информацию она тщательно сортировала и, улучив момент, устраивала нам ловушки. Например, дожидалась, пока мы втроем — Жорж, она и я — не отправимся куда-нибудь в машине, и самым невинным голоском спрашивала: «Мама, а что это значит — спать с кем-нибудь? — Это значит, что два человека спят в одной кровати», — отвечала я первое, что придет в голову. Мои неискренние ответы навсегда превратили меня в глазах дочери в неисправимую лгунью.

Эрмина жила, не покидая укрытия. Мы теряли ее по десять раз на дню, и вечные поиски дочери превратились в утомительную игру. Приходилось переворачивать бельевую корзину, ложиться на живот и заглядывать под все кровати. В конце концов я начала воспринимать эти бесконечные прятки как своеобразный тест на родительскую любовь. Видимо, в глубине души ей хотелось, чтобы ее искали, чтобы при каждом ее исчезновении мы демонстрировали свое волнение и беспокойство. И действительно, в очередной раз натыкаясь на фигурку дочери, сжавшуюся в комочек в каком-нибудь совсем уж невообразимом углу, я испытывала прилив нежности.

В ту ночь при виде неподвижно застывшей Эрмины, словно уменьшившейся в размерах в этом огромном кресле, у меня защемило сердце. Моя маленькая дочь, которую я перестала искать. «Эжени, нам надо поговорить», — веско сказала она. Я села и приготовилась. Гильотина построена, нож взведен.

— Я бы хотела, чтобы ты объяснила мне, что у тебя с этим мужиком. Это важно для моего душевного спокойствия.

— Арно поживет здесь.

— С какой стати? Зачем он нужен, если ты даже с ним не спишь? Я же вижу, что ты ночуешь здесь. И потом, я подслушивала под дверью. Если вы и трахаетесь, то как-то очень уж тихо.

— Тебе не обязательно говорить пошлости. Если тебя это бесит, так и скажи.

— Да, меня это бесит. В мою квартиру вселяется парень моего возраста, моется в моем душе, ест из моей тарелки и спит в кровати моей матери. Давай, выкладывай, в чем тут дело. Он тебя шантажирует? Оказывает на тебя давление?

— Нет.

— Мама, мне все известно.

Она порылась в заднем кармане джинсов, выудила из него бумажный квадратик и, старательно расправив, протянула мне.

— Ну? — спросила она.

— Да, это я выписала ему этот чек, — призналась я.

— Я тебя не понимаю.

— Знаешь, я тоже довольно часто тебя не понимаю. Наверное, такова особенность отношений между матерью и дочерью.

— Вот только не надо! У нас тут не диспут на темы семейной психологии.

Она ненадолго замолчала и подошла к окну. Сейчас будет вынесен приговор.

— Ты на самом деле собираешься подписать этот чек? Для парня, с которым ты не трахаешься, это слишком много.

— Возможно.

— Если до конца недели ты не выставишь его отсюда, я буду вынуждена рассказать папе.

— А-а.

— Затем я потребую, чтобы он снял мне квартиру, потому что здесь я жить не могу.

— Почему бы тебе не переехать к нему?

— У него сейчас трудные времена. К тому же у них скоро станет тесно. Изабель беременна.

15