По ту сторону моря

Все чаще и все острее я стала понимать, что, скорее всего, полноценное счастье и тепло я ощущала лишь в бабушкином старом доме, который заменил мне собственный. Там всегда было светло, уютно и пахло ее свежей выпечкой, табаком, который нескончаемо курил дед и его парфюмом.

Я любила сидеть на бабушкиных коленях, пока она заплетает мои тёмные волосы в косу. Она всегда говорила, что я красивая, и я ей верила. Больше, чем кому-либо другому в этом мире. Сейчас я понимаю, что она единственная, кому стоило верить.

Помню наш аккуратный домик – выкрашенный в персиковый цвет, крыша с красным ободком и деревянные оконные рамы тёмно-зеленого цвета – краска трескалась под воздействием солнца и летних дождей, бралась пузырьками и надувалась, а мне нравилось драть её пальцами. Твердые пластинки попадали под ногти, иногда больно жалили, но, когда я нервничала, меня можно было отыскать лишь в одном месте – возле самого дальнего окна, в тени ореха, что раскидывал свои кривые ветви и бросал глумливые тени на выбеленные стены дома.

Бабушка любила печь яблочный пирог – мягкий и воздушный, сладкий, с легкой кислинкой, вынуждающий млеть от неповторимого фейерверка вкусов, сливающихся воедино и радующих каждый вкусовой рецептор. Пекла она его в сковороде, зажаренной и потемневшей, которая верно служила ей с временем молодости. Пирог вкусно паровал, а мне не хотелось ждать, маясь и представляя, какой он на вкус (я всегда это знала, просто все, о чем я могла думать на тот момент, это как вгрызться в его мягкость зубами, чувствуя, как зажаренная корочка приятно хрустит на зубах, а яблоки, мягкие, карамелизированные, превратившиеся в сладкую кашицу, тают на языке, обжигая его, но даже это боль из детства казалось нипочем, если сравнивать её с той, которую преподносит нам взрослая жизнь. Далеко не на блюдечке с голубой каёмочкой, как заботливая рука бабушки, а швыряя к ногам и лишая выбора. Можно избежать жизнь, но боли в ней – никогда.

С беззаботного детства, когда я ощущала себя в безопасности, прошло слишком много времени, а я так и не научилась печь яблочный пирог: тесто получалось неживое, бездыханное, оно не говорило со мной через прикосновения, не «пищало» под натиском моих пальцев, я не чувствовала с ним взаимосвязь, какую чувствовала она; яблоки не имели привкус варенья, не карамелизировались и даже обжигали иначе. Приходилось стыдливо уничтожать «улики» до твоего возвращения с работой, чувствуя себя разочарованно и тоскливо.

8

Я сижу у моря, на том самом месте, которое было нашим. Стамбул постепенно начинает просыпаться – его басистый голос доносится отовсюду. Среди тринадцати миллионов человек, из которых состоит население одного из крупнейших и колоритных городов, наверное, я одна чувствую себя настолько одинокой. Тогда, когда мы жили в пятидесяти шагах от моря, все было иначе.

Знаешь, теперь я понимаю, почему ты однажды переехал в этот город, покидая постоянно холодный и дождливый Питер, а следом и меня поманив за собой: здесь жизнь бурлит особыми красками, о существовании которых я даже не догадывалась, – их нет в общей палитре, их невозможно воссоздать, потому что единственное место, где они существуют, это твое нескончаемое воображение.

Здесь люди безбрежно добрые и солнечные – без них все было бы иначе. Впервые, просыпаясь в той квартирке, которая тебе показалась бы слишком душной и тесной, от чужого шума под окном, звонкого голоса девушки с первого этажа или же детского смеха, я не испытывала привычного раздражения.

Ты был прав – Стамбул лечит. Он исцеляет, оставляя часть себя в твоей душе. Почему я раньше не замечала этого, Ноябрь? Виной тому было безграничное счастье или моя пелена перед глазами? Ведь все, что я видела, это ты: в моих мыслях, чувствах, снах, в присутствии и аромате пахлавы, которая приятно липла к зубам, после которой хотелось постоянно облизывать губы и пить крепкий чай на несколько чашек больше – во всем этом был ты.

Я вновь вернулась туда, откуда год назад бежала, сломя голову, не оборачиваясь, но разрываясь между желанием вычеркнуть все из своей память или же покрепче ухватить за каждое из них и как можно лучше запомнить. Вернуться, чтобы исцелиться, прожить это снова и оставить здесь, на берегу, навсегда, – это безумие или самое большое вознаграждение за все те страдания, которые однажды уготовила мне судьба? Тогда почему ничуть не легче?

Море сегодня тихое – после ночного шторма оно предпочитает лениво гнать низкие волны к берегу, больше напоминающие незримое колыхание, словно кто-то невидимый, склонившись над соленой гладью воды, дышал на неё, вынуждая содрогаться.

Я помню, как холодно здесь бывает зимой, как снежинки, срываясь вниз и падая гурьбой в тёмную гладь воды, умирают, обретая в ней вечный покой.