Ада издала хлюпающий звук, как будто в ней что-то порвалось. Это оказалось больно, намного больней, чем она полагала, и жгло как огонь. Струя воздуха наполняла легкие рывками, как будто преодолевая что-то, а внутри полыхал пожар. А затем Аду захлестнули исходившие от Стивена ритмичные теплые волны, и боль не то чтобы прошла, но скорее забылась. Казалось, кожа Ады истончилась так, что нервы оголились и стали до болезненности чувствительными. А потом уже невозможно было понять, где кончалась Ада и начинался Саймон. Она не знала, чье подрагивание ощущает внутри себя, свое или его, чье дыхание проходит через ее тело короткими толчками, которые затем начали удлиняться, пока не вылились в долгий гортанный звук. А потом ее накрыла волна блаженства, сладкая и пряная, как мед, и проникающая во все уголки ее существа.