По ту сторону октября

Комиссар специального отдела НКВД Николай Елисеев закрыл папку с делом, аккуратно завязал белые тесёмочки и убрал в шкаф в стопку таких же дел. Кража и сокрытие народного имущества, антисоветские высказывания – это вам не шутки. По-хорошему, мужика бы в психушку, но сверху пришёл приказ решить вопрос "безотлагательно и радикально". Так что светит ему "враг народа" и вечный покой в урочище под Пивоварихой. Странный он, этот подследственный Семёнов. Вроде и атеист, как полагается, а своими историями про всякую бесовщину воду мутит. Сначала в рабочей артели, а теперь уже и здесь, в отделе, разговорчики и слухи пошли.  "Царевна забрала", – слыханное ли дело, такое советским гражданам болтать. Конечно, нужно пресечь это на корню. Завтра же этим займётся. Улику только домой возьмёт, для изучения и подробного составления рапорта.

Елисеев поглубже положил свёрток с кольцом во внутренний карман плаща, плотно запахнул полы и вышел в октябрьский, слегка похрустывающий ранним морозом вечер. Шофёр уже ждал его в заведённой "Марусе":

– Куда вам, Николай Саныч?

– На левый берег, домой.

Чёрная дверца свежевымытого служебного ГАЗ-М1 поймала случайный солнечный луч и захлопнулась за комиссаром. Автомобиль выехал за ворота тюрьмы, белым лебедем раскинувшей свои корпуса-крылья. За окном замелькали домики рабочего предместья.

Моторное фырчанье и лёгкая тряска вгоняли в полудрёму. Следствие почти закончено, но что-то на окраине мыслей дребезжало, ускользало и не давало покоя. Краденые украшения найдены, и куда смотрел бригадир, что все его подчинённые оказались уголовными элементами, впрочем, он своё уже получил… А интересно, как тело столько пролежало в земле и не сгнило, что за состав для бальзамирования, откуда такие технологии у купца, положил дочку в хрустальный гроб, это ж надо додуматься, запах цветов, значит, подвалы горисполкома, есть высокая гора, в ней глубокая нора…

"Маруся" подпрыгнула на колдобине, Елисеев вздрогнул и открыл глаза. В лобовое стекло заглядывал позолоченный рожок растущего месяца.

Попросив водителя остановиться, он вышел возле площади Кирова и, не спеша, направился по улице Чкалова в сторону недавно построенного Глазковского моста. Дальше пешком, необходимо проветрить мозги. Сгущались сумерки, над головой ветер гонял стаи туч, под ногами играли в салки опавшие листья.

Под сапогом хрустнул тонкий лёд, Елисеев остановился. Очень захотелось свернуть с пути и сделать крюк через Бограда. Почему бы и нет. В пустой квартире никто не ждёт, торопиться некуда.

Заросшая клёнами и акациями улица через треть версты упиралась реку. Немного не дойдя до набережной, он замедлил шаг возле Дома речника. Раньше тут стояла церковь, несколько лет назад её снесли и в этом году построили четырёхэтажный дом с колоннам – прочный, красивый, скоро сюда вселятся жильцы, семьи работников речного пароходства. Что там Семёнов говорил про туннели, церкви и усадьбы богачей? Надо проверить информацию.

Она появилась не понятно откуда. Сначала к привычным запахам опавших листьев, свежих досок и речной тины примешался аромат луговых цветов с чем-то сладковатым. Потом послышались лёгкие шаги. Елисеев обернулся. Рядом стояла удивительной красоты женщина, нет, молодая девушка в старинном русском барском платье, на голове – небольшой кокошник, из-под которого по левому плечу змеилась толстая коса.

Первая и самая очевидная мысль, что неподалеку проходит выступление народной самодеятельности, почему-то показалась нелепой. Что-то не так. Пересилив навалившееся оцепенение, Елисеев хрипло спросил, может ли он чем-то помочь.

Незнакомка, почему-то смотревшая до этого в район его груди, подняла глаза. Взгляд её был как осень, поздняя тоскливая осень, когда впереди лишь лютая зима, а лето никогда не наступит:

– Помоги мне проснуться.

Внезапно пошёл снег, мелкий, колкий, кусающий кожу.

– Сейчас не самое подходящее время для прогулок, погода портится, холодает. Лучше вам идти домой, там выспитесь.

– Я давно ищу дорогу домой…

– Вы заблудились? Скажите адрес, я провожу вас.

Девушка, словно не слыша его, продолжала:

– Ищу и не могу найти, мой дом теперь – лабиринт, надо мной земля, подо мной земля, вокруг земля…

– Гражданка, назовите адрес.

– Большая Трапезниковская. Но мне пути туда нет, меня не пускают. Это длинная зима, всё стынет-остывает…

На её лице снежинки не таяли. Елисеев понял, что царапнуло его внимание. Облачко пара на морозе! Его не было. Губы девушки не выдыхали пар. Расхожее выражение "земля уходит из-под ног" вдруг обрело смысл, всё вокруг стало зыбким, ненадёжным, завертелось…

– Растудыть твою в качель! Митяй, ты где вторую лодку оставил! – прогремело где-то сбоку.

Комиссар разлепил веки. Перед глазами качалась сухая травинка. Елисеев поднялся, удостоверился, что пистолет и улика на месте, и огляделся. Вокруг никого, а сам он стоит почему-то метрах в двадцати от места, где себя помнил, почти у самого берега. Внизу у воды сердитый голос ругал неведомого Митяя, лаяла собака, плескали вёсла. Мужчина отряхнулся и чихнул.

Нужно идти домой.