По ту сторону прав человека. В защиту свобод

Уже перечисления этих прав, которые по большей части остались пустым звуком, достаточно, чтобы доказать, насколько проблематично их согласование с классической теорией прав человека. Например, право на сохранение коллективной идентичности может противоречить некоторым индивидуальным правам. Право на коллективную безопасность также может повлечь серьезные ограничения индивидуальных свобод. В целом же, как пишет Норбер Рулан, «очевидно то, что понятие прав человека выступает препятствием для признания коллективных прав этнических групп»[92]. Что касается права народов на самоопределение, которое послужило основой для деколонизации, оно изначально противоречило праву на «гуманитарное» вмешательство[93].

Оптимисты полагают, что индивидуальные и коллективные права согласуются сами собой, поскольку они взаимно дополняют друг друга, но есть разные мнения о том, какая между ними должна установиться иерархия. Так, Эдмон Жув уверяет нас, что «права человека и права народов просто не могут вступить в противоречие»[94]. Другие, более многочисленные авторы указывают на бесспорные противоречия, но при этом приходят к противоположным выводам. «Многие стали думать, что понятие прав народов было лишь абстракцией, призванной оправдать замену одного угнетения другим, и что значение имеют только права индивидов, — отмечает Лео Матарассо. — Другие же, напротив, полагают, что к правам человека обращаются лишь как к идеологическому алиби, нужному, чтобы оправдать посягательства на права народов»[95].

Точно так же мнения расходятся и по вопросу о «всеобщем» или, напротив, исключительно западном характере прав человека. Следуя примеру Алена Рено, утверждающего, что «ссылка на всеобщие ценности никоим образом не подразумевает презрения к конкретному»[96], большинство защитников идеологии прав по–прежнему безоговорочно поддерживают всеобщность. «Права человека, — заявляет Джон Ролз, — это не следствие определенной философии, не одно из множества мировоззрений. Они не связаны лишь с культурной традицией Запада, даже если впервые они были сформулированы внутри именно этой традиции. Они вытекают из самого определения справедливости»[97]. Здесь, конечно, неявно постулируется то, что есть только одно возможное определение справедливости. «Хотя верно то, что ценности Всеобщей декларации прав человека проистекают из традиции Просвещения, — добавляет Уильям Шульц, — их приняли практически все страны»[98]. Но тогда почему же, чтобы навязать их, приходится столь часто применять оружие?

Если следовать такому подходу, получается, что есть определенная доля случайности в том, что Запад раньше других достиг «стадии», на которой оказалось возможным открыто сформулировать стремление, которое неявно присутствовало везде. Это историческое первенство не наделяет его моральным превосходством. Жители Запада в таком случае просто «вырвались вперед», тогда как другие культуры несколько «отстали». Это, собственно, и есть классическая схема идеологии прогресса.

В обсуждении всеобщности прав человека и в самом деле часто упоминаются «экуменические» диалоги, в которых ошибочно заявлялось, будто твердо доказано то, что все религиозные верования в их самых разных формах ведут к общим «истинам». Аргументы, которыми обосновывают то, что права являются всеобщими, почти всегда выглядят точно так же. Ими констатируется, что везде в мире существует стремление к благополучию и свободе, а из этого потом выводится аргумент, позволяющий легитимировать дискурс прав, которые должны ответить на такой запрос[99]. Но подобное умозаключение совершенно ошибочно. Никто никогда не отрицал, что у всех людей есть некоторые общие стремления и что может быть установлен консенсус по поводу по крайней мере некоторых вещей, которые признаются плохими или хорошими по своей внутренней природе. Во всем мире люди предпочитают быть здоровыми, а не больными, свободными, а не ограниченными в свободе, и повсюду они терпеть не могут, когда их бьют, пытают, бросают в тюрьмы без суда и следствия, уничтожают и т. д. Но из того, что некоторые вещи считаются людьми благом, не следует, что дискурс прав обоснован и еще меньше — что он является всеобщим. Другими словами, доказать необходимо не всеобщность стремления избежать принуждения, а всеобщность языка, который намереваются использовать, чтобы ответить на это стремление. Два этих плана нельзя смешивать. Но второго доказательства мы так никогда и не получаем.