По ту сторону прав человека. В защиту свобод

Историки часто называют английскую Великую хартию вольностей, принятую 15 июня 1215 года, первым текстом, в котором были «конституционно» провозглашены права человека. Такая интерпретация анахронистична. Так же, как и предшествовавшая ей испанская Великая хартия, принятая при короле Альфонсе VII Императоре в 1188 г., английская Великая хартия — это документ, который ограничивается политическим установлением политических свобод. Карл Шмитт подчеркивает, что «с исторической точки зрения, она является не более, чем одним из многочисленных для Средневековья примеров соглашения между принцем и феодальными сеньорами»[188]. В действительности, речь идет о публично–правовом договоре, имевшем форму уступки со стороны короля и гарантировавшем феодальной аристократии ряд свобод и защиту от возможных злоупотреблений со стороны королевской власти. То же самое можно сказать о «Хабеас корпус акте» 1679 года (гарантии от незаконных арестов) и Билле о правах 1688 года, по поводу которых Шмитт пишет: «Всё это нормативно–правовые или договорные акты, гарантировавшие права баронов или английских граждан, которые в результате постепенного развития приобрели характер современных принципов, но исходно не имели смысла фундаментальных прав»[189].

Так или иначе, свобода — это изначальное европейское понятие. Древняя Греция первой провозгласила преимущества свободы. Но именно на Севере Европы ее ценность всегда превозносили. Уже Тацит говорил о том, что был поражен, узнав, что у германцев королей выбирали и что полномочия, позволяющие их назначать, всегда принадлежали народным собраниям. Он добавляет, что германцам не известны обязательные налоги, поскольку они признают только добровольные пожертвования. То, что римский историк говорит о статусе женщин, также показывает, в какой мере свобода личности в северных странах признавалась с самых незапамятных времен.

Во Франции, где королей перестали избирать только с Людовика IV, этот идеал свободы сохранялся на протяжении всего Средневековья. Описывая феодальный режим, Фюстель де Куланж говорит: «Находясь на вершине иерархии, король был окружен своими главными вассалами. Каждый из них был окружен своими собственными вассалами, и без них он не мог вынести ни малейшего суждения […] Король не мог ни издать новый закон, ни изменить уже существующие законы, ни ввести новый налог без согласия страны […] Если внимательнее рассмотреть институты этого режима и если изучить их смысл и охват, можно понять, что все они были направлены против деспотизма. Каково бы ни было многообразие, царившее, как может показаться, в этом режиме, есть одна вещь, которая гарантировала его единство, а именно устойчивый страх абсолютной власти. Я думаю, что нет другого режима, которому бы в большей мере удалось исключить возможность произвола […] Феодальная система была ассоциацией свободных людей»[190].

Конец феодального режима ознаменовался разложением этой системы под влиянием римского авторитаризма и под ударами центрального государства. Постепенно наследственная королевская власть ввела в строй административно–юридическую централизацию, нанесшую ущерб промежуточным органам и региональным собраниям. И если общинная революция закрепила власть нарождающейся буржуазии, региональные парламенты перестали быть собраниями пэров, превратившись в собрания королевских чиновников. Монархия, став абсолютной, нашла поддержку в буржуазии и приступила к устранению последних следов сопротивления знати.

Но при этом во Франции всегда сохранялись теоретики, которые разоблачали централизацию, административно–юридическую рационализацию и абсолютизм королевской власти, являвшийся попросту слепком с божественного абсолютизма. Иногда эта критика велась от имени «основных законов королевства», иногда апеллировала к древним кельтским или германским свободам. Как скажет Монтескье, чтобы напомнить об аристократическом, германском происхождении идеи свободы, система свободы «была найдена в лесу». Тот же аргумент начиная с конца XVII века разделяло все «германистское» течение (Анри де Буленвилье, Ле Лабурер, Луи Андриен Ле Паж), которое всеми силами боролось с «романским» течением (аббат Дюбо, маркиз Аржантон, Жако–Нико ля Моро). По примеру Альтузия и монархомахов, главных противников теорий Жана Бодена, эти борцы неустанно повторяли то, что в прошлом короли никогда не имели абсолютной власти. Некоторые, как Буленвилье[191], защищали учение о народном суверенитете и тезис об изначальной нации, в которой имущество было общим. Позднее это учение будет развито Огюстеном Тьерри.