Мы с Лешкой любим друг друга, но без телячьих нежностей. Вот и сейчас он ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Но для теплой волны, которая поселяется в груди при виде родного человека, этого оказалось мало. Я замахнулся еще раз, Лешка встал в стойку, и я с удовольствием, не сдерживая силу, ударил его в ладонь. Мы побоксировали так с минуту и успокоились. Кудинов сделал приглашающий жест к столу, на котором в окружении фисташек и прочих мелких закусок из пакетиков высилась бутылка односолодового виски с длинным и незапоминающимся ирландским названием. Кудинов думал о нас лучше – его бутылка была литровой.
– Мне на палец, – упредил я Кудинова, принявшегося разливать основную емкость. – В ширину.
– Никто и не ожидает, что вы с места пуститесь в разгул.
Мы приподняли стаканы, подмигнули друг другу и выпили. Я ошибся: закуски, разложенные в прозрачные плошки, были не из пакетиков, а из ливанского ресторана. Там в том числе были и розовые ломтики любимой мною соленой репы. Лешка помнил.
Для начала я вытащил из внутреннего кармана конверт, побывавший в руках Ашрафа.
– Мы сумеем сами определить, открывали его или нет? Или лучше все-таки послать в лабораторию? – спросил я.
– А что в нем?
– Бумага, не имеющая ни торговой, ни меновой ценности и интересная только мне.
– Если его и открывали, то под паром? – предположил Кудинов.
– И тогда нужно было заново наносить клей.
– Если это с твоей стороны была просто дилетантская проверка, думаю, мы справимся сами.
В конспиративной, но все же, видимо, временами жилой квартире был электрический чайник. Пока он закипал, мы успели выпить еще по одной. Под струей пара конверт открылся без лишних уговоров. Следов нового клея на клапане не было, мой сложенный пополам листок лежал той же стороной. Разумеется, – этого тоже исключать нельзя – Ашраф мог предположить, что я его проверял, и поэтому рисковать не стал.
Лешка вытащил листок и начал пробегать его глазами. После первых же слов он недоуменно поднял на меня глаза:
– Это шифр?
– Нет.
– Шутка?
– Тоже нет.
– Ранний Альцгеймер?
– Отвяжись. Читай дальше.
Начинался отрывок, поразивший мое, а теперь уже и Лешкино воображение, так: «Конфуций пришел к Лао-цзы и спросил: «Что такое добро? Что такое зло? Дай четкое определение. Ибо человеку необходимо на что-то опираться в своих действиях».
Лао-цзы ответил: «Жизнь является единым движением, а в тот момент, когда вы даете определение, создается путаница. Детство движется к юности, юность – к зрелости. Здоровье движется к болезни, болезнь – к здоровью. Где же вы проведете черту, чтобы разделить их? Поэтому определения всегда ложны, они продолжают неправду, так что не определяйте. Не говорите, что есть добро, а что – зло».
Лешка посмотрел на меня в упор. Я мотнул головой, чтобы он читал дальше. Чтобы уесть меня покрепче, он стал читать вслух, с выражением:
– «Конфуций спросил: «Тогда как можно вести и направлять людей? Как их научить? Как сделать их хорошими и моральными?» Лао-цзы ответил: «Чем больше ведущих пытаются создать порядок, тем больше беспорядка. Предоставьте каждого самому себе!»
Теперь Кудинов посмотрел на меня с подозрением:
– Ты стал задумываться о смысле нашей профессии?
– Я всегда об этом думал, – отвечал я. – Читай дальше.
Я-то знал этот текст чуть ли не наизусть.
– «Подобное положение кажется опасным. – Лешка читал это даже с некоторым негодованием, видимо, идентифицируя себя с Конфуцием. – Разве может общество быть основанным на этом положении?» Конфуций продолжал спрашивать, а Лао-цзы только повторял: «Природы достаточно, не нужно никакой морали. Природа естественна, она – непринужденна, она – стихийна. В ней достаточно невинности. Знания не нужны!»
– Ты вступил в ряды анархистов? – сформулировал новое предположение Кудинов. – Эсквайр об этом знает?
– Об этом знаем только ты и я. Но анархистом я не стал.
Лешка покачал головой и снова уткнулся в текст. Теперь голос у него был чуть ли не растерянный. Переживает за друга. Иногда в подобных случаях он мне говорит: «Лучше б ты запил».
– «Конфуций ушел смущенный. Он не мог спать всю ночь. Когда ученики спросили его о встрече с Лао-цзы, он ответил: «Это не человек, это – опасность. Избегайте его!» Лао-цзы, когда Конфуций ушел, долго смеялся. Он сказал своим ученикам: «Ум является барьером для понимания, даже ум Конфуция. Он совсем не понял меня. И что бы он ни сказал впоследствии обо мне, будет неправдой. Он считает, что создает порядок в мире. Порядок присущ миру, он всегда здесь. И тот, кто пытается создать порядок, создает лишь беспорядок».
Кудинов положил листок на стол:
– Да-а… – Он снова налил нам выпить. – Ты сам-то хоть что-либо в этом понял? Ну, хоть чуть-чуть?
– Нет. Но хочу понять. Поэтому и ношу этот отрывок с собой.
Лешка покачал головой и рассеянно, не приглашая меня присоединиться, выпил. Я последовал за ним.