— Я понял! — уже сдержанно, но холодно говорит Глеб. — Я вылетаю! — кидает он и воцаряется тишина. На цыпочках иду в гостиную, вижу, как Романов смотрит в окно на море, и куда-то звонит. Останавливаюсь посреди комнаты, присаживаюсь на подлокотник, дивана и рассматриваю широкую, напряженную спину Романова.
— Мне нужен билет на ближайший рейс в Россию! — требует он. У Романова на плече красивая родинка. Мне хочется пройтись по ней подушечками пальцев. — Мне все равно, хоть на частный самолёт, деньги не главное! — он опять ждёт ответа, а я продолжаю рассматривать его родинки, замечая ещё одну под лопаткой. — Я понял! Через полчаса буду! — он разворачивается, видит меня и закрывает глаза.
— Что-то случилось?
— Сын ехал с водителем в школу и попал в аварию. Он в больнице и мне нужно срочно туда! — сообщает мне Глеб и быстро уходит в комнату. О Боже! Я совсем не знаю его сына, но меня кидает в холодный пот. Это же ребенок! Бегу за Глебом в спальню и вижу, как он быстро одевается в первые попавшиеся вещи с ещё неразобранного чемодана.
— Ты можешь оставаться здесь. Все оплачено до понедельника. Отдыхай, наслаждайся морем, солнцем, кухней, все включено, обратный перелет тоже.
Романов застегивает часы, быстро собирает в небольшую кожаную сумку, документы и телефон. А я понимаю, что не хочу оставаться в этом раю одна. У Глеба беда, а я должна отдыхать? Я не смогу. Насколько бы мужчина не был силен, в трудные минуты ему всегда нужна женская поддержка.
— Нет, я полечу с тобой! — открываю свой чемодан, вынимая вещи. — Дай мне десять минут на сборы.
— Ты уверена?
— Да. Я не останусь тут без тебя.
— Хорошо, — кивает Романова. — Я жду тебя в гостиной, поторопись.
Назад мы летим молча. Романов заметно нервничает и мне хочется его поддержать. Я накрываю его ладонь и сжимаю, мы сидим так несколько минут, но потом Глеб аккуратно высвобождается, словно не хочет принимать мое тепло. Стало так холодно, что я даже обняла себя руками… За полчаса до посадки Романов вынимает из сумки бархатную коробочку с красивыми сережками с бриллиантами. Лепестки лилий из белого золота и камушки, сверкающие на свету.
— Это был один из подарков, — невесело произносит Глеб и опускает мне на колени коробочку.
— Не стоило, я не могу столько от тебя принимать, — тихо говорю я.
— Вот только ты не нервируй меня сейчас! — обрывает меня Глеб. И ведь не поспоришь, Романову и так сейчас нелегко. Он очень переживает за сына. В прямом смысле, не находя себе места, ерзая в кресле. Пытается успокоиться, откидывается на спинку, прикрывает глаза, но не выдерживает так долго. И мне неспокойно, я кусаю губы и не знаю, чем ему помочь. Вновь хочу взять его за руку, но быстро себя одергиваю.
— Все будет хорошо, — произношу я, ловя его взгляд. Глеб кивает и отворачивается от меня. Дальше мы летим в тишине, смотря в разные стороны.
Из-за долгого перелета и разницы во времени мы прилетели к вечеру. Нас встретил водитель Романова.
— Тебя домой? — спрашивает Глеб, как только мы садимся в машину.
— Нет, можно я поеду с тобой? — не могу его оставить. Я волнуюсь и тоже не нахожу себе места. Так бывает, когда волнение и переживания одного близкого человека передаются другому. И его проблемы начинаешь воспринимать как свои. Хочется чем-то помочь Глебу, хотя бы своим присутствием.
— Нет. Поезжай домой! — резко кидает он мне и начинает куда-то звонить. Не смею больше навязываться, отворачиваюсь и кусаю губы. Самое странное, что заниматься сексом и дарить мне дорогие подарки Романов может, а принять мое тепло, помощь и подпустить близко — нет, и от этого становится горько.
Дома я скидываю с себя всю одежду, переодеваюсь в старую футболку и открываю бутылку вина.
— Вот такой вот выдался день рождения, — говорю сама себе, чокаясь с отражением в зеркале. Звонить подруге или Владимиру не хочется. Они не должны знать, что я в одиночестве пью вино за туалетным столиком и разговариваю с отражением в зеркале. И никто, вроде, не виноват, что так случилось, но мне от чего-то очень горько. Поэтому я пытаюсь запить эту горечь вином…
До рождения сына приоритеты в моей жизни были больше материальные. Я спешил все преумножить, рвался выше, к власти, сметая всех на своем пути. После появления Димки, моя жизнь перевернулась, сын сместил все на второй план. Он мой наследник и мое продолжение.
Поэтому, когда Оксана истерично рыдала, что Димка попал в аварию, у меня внутри все перевернулось. То ощущение, когда своей жизни не жалко, главное, чтобы с ребенком было все хорошо. Всю обратную дорогу у меня внутри все горело, выворачивая наизнанку, в голове пульсировали только мысли о сыне. Я даже вспомнил о Боге, хотя никогда в него не верил. Дорога в клинику вообще прошла как в тумане, я постоянно звонил Оксане, но она, сука, не отвечала на звонки, что приводило в панику. Меня трясло от переживаний и сводило мышцы. Хотелось найти виновных и наказать.