По ту сторону рифта

В очереди стоят дети, в основном под присмотром взрослых. И трое сами по себе – двое мальчиков и девочка. Боязливые и прекрасные, словно пугливые дикие звери. Они не привыкли быть одни. Старшему не больше девяти, и сбоку на шее у него родинка.

Я не могу отвести от него глаз.

Дети вдруг снова стали гулять где хотят. Я уже много месяцев вижу их в парках и на площадях без всякого присмотра, невинных и таких уязвимых, словно «СВанк» дал всем родителям на свете предлог наконец вздохнуть полной грудью. И неважно, что пройдет еще много лет, прежде чем технология просочится из аэропортов и государственных объектов в места, где играют дети. Мамочка и Папочка устали ждать и как могут утешаются тем, что на каждом углу сейчас по камере, которые видят и контролируют весь мир. Как будто бы в них по-настоящему глядят какие-то живые люди. Мамочке и Папочке лень на пять минут залезть в сеть, а ведь в два счета могли бы составить собственное пособие для хищника – как при помощи лазерных указок и слепых пятен буравить дыры в обществе слежки. Мамочка с Папочкой охотней примут на веру все эти избитые фразы насчет «публичной безопасности».

Мы столько лет прожили в страхе. Теперь людям так отчаянно хочется хотя бы иллюзии безопасности, что они готовы хвататься за посул будущего, которое еще не наступило. Не то чтобы раньше было как-то иначе; о чем бы ни шла речь: о домике в пригороде или медленно тающей Антарктиде, – Мамочка с Папочкой всегда жили в кредит.

Так им и надо, если с их чадами и в самом деле что-то случится.

Очередь движется. Внезапно я оказываюсь первым.

Человек с Соответствующими Полномочиями делает знак, чтобы я входил. Я выступаю вперед, словно к эшафоту. Все ради вас, святой отец. Я делаю это, чтобы отдать вам последнюю дань. Чтобы сплясать у вас на могиле. Ах, если бы этого мгновения можно было избежать… если б миновала меня чаша сия, если б можно было просто шагнуть в Северо-Западные территории, не впуская к себе в голову этих непотребных технологий…

Кто-то по трафарету нанес из баллончика черную надпись над входом в будку: Тень. Оттягивая неизбежное, я вопросительно смотрю на охранника.

– Она знает, что за зло таится в сердцах людей, – отзывается тот. – Буах-ха-ха[39]. Давайте не будем задерживать.

Не представляю даже, о чем это он.

Стены камеры поблескивают от плотно уложенной медной оплетки. С тихим гидравлическим шипением на мою голову опускается шлем; для такого увесистого устройства он кажется чересчур легким. На глаза черной повязкой наезжает щиток. Я остаюсь в карманной вселенной, наедине с собственными мыслями и всевидящим Богом. В глубинах моего черепа гудит электричество.

Я ни в чем не виновен. Я в жизни не нарушал закона. Может, Бог все увидит, если сосредоточиться на этой мысли. Зачем ему вообще что-то видеть, зачем читать палимпсест, если так и так все будет переписано?.. Только вот мозги устроены иначе. Каждый индивид и в самом деле индивидуален, у каждого из нас в голове своя единственная и неповторимая путаница, которую необходимо считать, прежде чем редактировать. А намерения, побуждения – сложные штучки без начала и конца, со множеством узлов и ветвей, они разрастаются и вьются от лобной доли к поясной извилине, от гипоталамуса к ограде мозга. И если вы задумали дурное, то никакая лампочка не вспыхнет, для террористов-смертников своего нейрона Дженнифер Энистон[40] не предусмотрено. В целях общей безопасности читать приходится все. Во благо всех людей.

Кажется, я под шлемом целую вечность. Так долго никого еще не держали. Очередь встала.

– Оп-па, – тихонько произносит контролер. – Ничего себе.

– Я не такой, – говорю я ему. – Я никогда не…

– И теперь уже не скоро. По крайней мере не в ближайшие девять часов.

– Я никогда не делал этого. – Голос мой звучит обиженно, по-детски. – Ни разу.

– Я в курсе, – откликается мужчина, но мы, конечно, говорим о разных вещах.

Тон гудения слегка меняется. Я чувствую, как мой мозг покусывают магниты и москиты. Меня перекраивает технология, которая пока еще слишком дорога для домашнего использования: исчезает некий внутренний зуд, глухое и до того привычное томление, что я чувствую что-то лишь сейчас, когда оно исчезло.

– Готово. Теперь тебе можно доверить хоть два детских садика и хор мальчиков в придачу, а ты и не дернешься.

– Так нельзя, – негромко говорю я.

– Да ну?

– Я ничего плохого не сделал.

– А мы тоже. Не закоротили тебе мозг, оставили таким же извращенцем, каким ты и был. Мы уважаем твои драгоценные конституционные права и Богом данное личное своеобразие. Можешь сколько хочешь тискать детишек в парках, как и раньше. Просто какое-то время тебе не будет хотеться.

– Но я ведь ничего не сделал, – против воли повторяю я.

– Да никто и не делает, а потом бац – и сделал. – Он кивком указывает на зал вылетов. – Все, пошел отсюда. Проверка закончена.