По ту сторону рифта

Джесс, как ты можешь спать в такие часы? Ветер пытается вырвать нас с корнем, частицы Господних мозгов тарабанят по нашему укрытию, но тебе как-то удалось свернуться в углу клубочком и забыть про это все. Ты куда старше меня, Джесс; ты научилась безразличию много лет назад. Теперь твоя истинная суть почти уже и не проглядывает. Даже редкие проблески, которые я улавливаю, больше похожи на старые фотографии, смутные напоминания о том, какой ты была. Так ли сильно я люблю тебя, как говорю себе?

Возможно, я люблю лишь собственную ностальгию.

По крайней мере я помог тебе встать на ноги. Обеспечил несколько мирных лет, прежде чем все пошло насмарку. Но потом мир раскололся пополам, и та половина, в которой живу я, сокращается все сильней. Ты с такой легкостью лавируешь между мирами; все твое поколение двойственно, как амфибия. Но не мое. Больше мне предложить тебе нечего, ты во мне совершенно не нуждаешься. Скоро я начну тянуть тебя на дно.

Я этого не допущу. В конце концов, половина в тебе от Энн.

Звук моего последнего восхождения тонет в реве небесного водоворота. Интересно, что бы подумала обо мне жена? Наверное, осудила бы. Она была бойцом и никогда бы не сдалась. Сомневаюсь, что у нее за всю жизнь хотя бы раз возникала мысль о самоубийстве.

И внезапно, взбираясь по ступенькам, я понимаю, что при желании могу спросить ее прямо сейчас. Энн глядит на меня из дальнего темного угла из-под обветренных век, сквозь едва приоткрытые глаза-щелочки девочки-подростка. Окликнет ли она меня? Упрекнет ли за то, что сдался, скажет ли, что любит меня? Я медлю. Я открываю рот.

Но она смежает глаза без единого слова.

Питер Уоттс, Дэррил Мерфи Подёнка

– Я ненавижу вас.

Четырехлетняя девочка. Пустая, как аквариум без воды, комната.

– Я ненавижу вас.

Сжатые маленькие кулачки: камера, настроенная на фиксацию движения, автоматически дала на них увеличение. Еще две следили за взрослыми, матерью и отцом, что стояли на противоположном крае комнаты. Машины наблюдали за игроками: за полмира от них Ставрос наблюдал за машинами.

– Я ненавижу вас я ненавижу вас я НЕНАВИЖУ вас!

Девочка уже кричала, ее лицо исказилось от злобы и гнева. В уголках глаз застыли слезы. Родители дергались, как перепуганные животные, ярость дочери их пугала. Они привыкли к ее буйству, но не смирились с ним.

В этот раз она хоть говорила. Обычно просто выла.

Ребенок забарабанил по слепому окну кулаками. То лишь слегка прогнулось, но тут же отпружинило, словно грубая белая резина. Редкий предмет в комнате, который отвечал на удар, который нельзя было сломать.

– Джинни, тише… – Мать протянула к ней руку. Отец, как обычно, стоял сзади: судя по его лицу, он одновременно злился, возмущался и явно не понимал, что делать.

«Опять столбом застыл, как парализованный, – подумал Ставрос, хмурясь. – Они ее не заслуживают».

Кричащая девочка не повернулась, стояла спиной к Эндрю и Ким Горавицам, бросая им вызов. У наблюдателя вид был получше: лицо Джинни находилось всего в паре сантиметров от юго-восточного датчика слежения. Он смотрел на нее и понимал, как ей больно, знал обо всех страданиях, которые Джинни испытала за четыре года своей жизни, но сейчас, глядя на эти так и не скатившиеся по щекам слезы, в первый раз увидел, как она плачет.

– Сделайте его прозрачным, – потребовала она – злость неожиданно сменилась на раздражение.

Ким Горавиц покачала головой.

– Дорогая, мы очень хотим показать тебе улицу. Помнишь, как раньше ты это любила? Но ты должна пообещать нам не кричать на нее. Ты еще не привыкла, милая, ты…

– Сейчас же! – Снова ярость, чистый, раскаленный добела гнев маленького ребенка.

Кнопки на стенной панели давно стали сальными от постоянных попыток Джинни открыть окно своими липкими пальчиками. Эндрю бросил умоляющий взгляд на жену: «Пожалуйста, давай просто дадим ей то, чего она хочет…»

Но Ким была сильнее.

– Джинни, мы знаем, это трудно…

Девочка повернулась к врагу. Северная камера передавала сцену в мельчайших подробностях: правая рука поднимается к лицу, указательный палец входит в ротовую полость. Непокорный блеск мерцающих сосредоточенных глаз.

Ким делает шаг вперед.

– Джинни, милая, не надо!

А потом маленькие, но острые зубки прокусили мясо до кости, прежде чем мать успела подойти поближе. Красное пятно расцвело у ребенка во рту, потекло по подбородку, оно тошнотворно походило на детскую смесь и мгновенно скрыло всю нижнюю часть лица. Над кровавым бутоном яркие злые глаза кричали: «Попались!»

А потом Джинни Горавиц беззвучно рухнула, ее глаза закатились, когда она склонилась вперед. Ким успела поймать дочку, прежде чем тело ребенка ударилось об пол.

– Боже, Энди, она в обмороке, она в шоке, она… Эндрю не двигался. Его рука что-то теребила в кармане блейзера.

Ставрос почувствовал, как у него непроизвольно кривятся губы. «Это пульт управления в твоей руке, или ты просто рад…»