По ту сторону синей границы

– Если вам так важна индивидуальность, мы подойдем к вашему случаю предельно индивидуально! – Андреас сорвался на крик. – Знаешь, что мне все это напоминает?! Тот сраный интернат, вот что!

– Да я же говорю: ни при чем я! Это дед совсем с катушек съехал!

ФРГшник распечатал пачку «Мальборо».

– Отец меня убьет. Или из квартиры выкинет, это уж как пить дать.

– Дед должен сказать им правду, иначе нельзя.

У Андреаса глаза вылезли на лоб.

– У тебя тоже крыша едет! Да кто этой правде поверит? И вообще я уже им сказал, что это сделал не я, а пенсионер Франц Кляйн.

Я не верила своим ушам.

– Да, да, ты что думаешь, я уже совсем ку-ку? Думаешь, добровольно соглашусь, чтобы на меня повесили еще и это? Да, я все им рассказал! И знаешь что? Мне никто не поверил! Сказали, что все сходится, ведь я уже раньше был замечен в том, что отрываюсь от коллектива. И что мне должно быть стыдно очернять старого и психически нездорового человека.

ФРГшник издал какой-то звук. Похоже, он еле сдерживал смех.

Андреас повернулся к нему.

– Чего пялишься?

Тот картинно провел по волосам, кожаное пальто заскрипело.

– Проваливай! – рявкнул Андреас.

– Сами проваливайте. – Спичка чиркнула по коробке, но не зажглась. – То есть, если можете конечно.

Мужчина ухмыльнулся.

Мы уставились на него.

– Ну что, духу не хватает? – спросил он и посмотрел на нас, зажав наконец зажженную сигарету в уголке рта. – А то, может, поехали в Дортмунд? В моем багажнике.

И выдохнул дым.

Андреас покрылся пунцовыми пятнами. Я схватила его за руку и оттащила на пару метров.

– Надо что-то придумать. Я уговорю деда пойти на завод и во всем признаться!

Вдруг по асфальту покатилась монета и упала у наших ног. Пять западных марок. Начал накрапывать дождь. ФРГшник открыл зонт и выжидающе посмотрел на нас.

– Это вы к чему? – крикнула я ему. – Ваши подачки можете оставить себе!

Но Андреас, наклонившись ко мне, прошептал:

– Сейчас я ему покажу, смотри внимательно.

Он плюхнулся на колени на мокрый асфальт и простер руки к небу.

– Благодарю вас, благородный господин!

Потом поднял монету и, прищурившись, долго ее рассматривал…

И вдруг с размаху бросил. Она покатилась к водостоку и, бренча, провалилась сквозь решетку.

Мужчина переводил взгляд то на монету, то на Андреаса.

Андреас выпрямился, брючины мокрые.

– Вот, пусть теперь крысы крысиным деньгам порадуются.

Мужчина явно был взбешен: он покраснел, зонтик затрясся у него в руке.

– А я расскажу в полиции, как вы нас соблазняли сбежать из страны в багажнике своей машины. Там наверняка вами заинтересуются! – сказала я, сложив руки на груди. – Тут за помощь при побеге дают пару лет тюрьмы, уважаемый господин!

ФРГшник нервно заморгал, развернулся и ушел.

– И среди вот таких идиотов живет теперь наш Сакси? Ну просто туши свет!

Я присела на корточки и попыталась разглядеть монету через решетку. Из канализации тянуло сырой вонью…

– Жалко все-таки. Столько «Сникерсов» купить можно было… Сакси тут же подсчитал бы, на сколько пяти марок хватит.

– В какой руке?

Я обернулась к Андреасу.

– В смысле?

Руки он держал за спиной.

– Ну, отгадай – в какой руке?

– В левой. И что?

Он открыл левую ладонь. Пусто.

– Ладно, тогда в правой, – сказала я раздраженно.

Там лежала монета в пять марок. Западногерманская!

– Старый трюк. Я ж еще не совсем чокнулся.

– А в решетку что провалилось?

Андреас рассмеялся.

– Ни за что б не подумал, что наши алюминиевые пфенниги могут так громко звенеть.

Через неделю меня исключили из школы. До выпускных экзаменов решили не допускать. Мама каждый день плакала.

Андреасов папаша был готов его убить, и он сбежал от родителей. Поселился в Патриотическом переулке, в доме, предназначенном под снос.

* * *

Та птица, к которой

Матросы взывают:

Властитель морей,

Вдоль всех территорий

Свободно летает.

Песня в голове крутится и крутится… Андреасова песня.

Перед глазами все плывет, голова кружится, будто я пьяная. Может, не надо было пить таблетку.

Просто плыть. Ульрих здесь, на бортике. Гребок, еще гребок, еще один…

Он не злится, что я такая медленная. Каждый раз, когда я касаюсь бортика перед поворотом, он, присев на корточки, успокаивает меня.

Ты все делаешь правильно, говорит он.

Просто не останавливайся. Это совсем не трудно.

Я буду с тобой, даже когда все остальные пловцы уйдут из бассейна.

Ульрих будет здесь. Как всегда, был и будет…

Тебя хотели отчислить из секции, но я воспротивился. Тебе надо тренироваться дальше, ты ведь очень способная, – никто не должен зарывать свой талант в землю.

Если бы они только знали, для чего я тренируюсь! А ты понял. И не выдал. Только бы у тебя не было из-за меня неприятностей!

Он смотрит на меня сверху вниз и улыбается, качает головой. Нет-нет, никаких неприятностей.

Перед глазами – облака, потом – снова солнечный свет. Он ослепляет.

Скоро вечер.

Я в воде уже почти двадцать часов. Или восемнадцать? Не могу подсчитать.

И какой сегодня день? Это неважно, говорит Ульрих и показывает с бортика направление, куда плыть.

Но я и так знаю, где запад. Надо просто следовать за солнцем.