По ту сторону волков

— Тут вам знать лучше, вы с людьми и с обстановкой знакомы. Ну, кто для местных может, так сказать, как бы «не существовать»? Прикинем. Кто-нибудь из исполнительной власти. Директор фабрики местной. Может, бухгалтер фабрики. Директор конезавода. Еще человека два-три найдутся. Вам бы список составить да пройтись по всем данным. Вдруг выяснится, что кто-то из них в один из дней убийств был в отъезде или в командировке, а у кого-то, наоборот, вообще никакого алиби нет. Или даже есть что-нибудь подозрительное. Вот так все фактики собрать, отсеять лишних, да к остальным повнимательней приглядеться — быстро найдем. И узнаем заодно, по какому принципу он людей убивал, чего ему надо было. А там — или я его, или в вашем подвале… В общем, ясно. Врача я в этот список предлагаю не включать, потому что сам уже к нему пригляделся. Невиновен он.

— Вот как? — остро вопросил энкеведешник. — Почему?

— Ну, кроме того, что по типу он не подходит, не надо было ему лошадей убивать.

— Не понимаю. Объясни.

— Видите ли, я знаю, каким оружием совершались все убийства. Понял, когда коллекцию в подполе инвалида Коли разглядывал. Там есть такие штуки, вроде секир и булав, с заостренными зубцами и крючьями, или по кругу вдоль древка засаженными, или по другую сторону от топорища. Всяких форм они есть, и зазубренных, и изогнутых. Такой штукой по горлу рубануть — как раз горло все перервет в такой манере, будто хищный зверь погрыз. Я об особом орудии еще раньше начал думать, с подсказки врача, потому что мне лошади покою не давали.

— Что за подсказка была?

— Он, конечно, не сомневался, что оборотень — это не сказочное существо, а обыкновенный бандит. Убийца земного происхождения. О волчьем вое у нас разговор зашел. И он заметил, что если волчий вой действительно с этим убийцей связан, то, может, этот бандюга ежедневно свой вой в укромном месте репетирует, чтобы ночью выть понатуральней. И вот тут я подумал — а если бандюга получил в руки оружие особенное, мощное в умелых руках, но с которым сам он не слишком-то умел управляться, разве он не потренировался бы сначала, чтобы бить без промаха? Может, он сначала на столбах и стволах упражнялся, а потом, руку набив, уже на лошадях попробовал. Может, он потом и сторожа уделал только ради того, чтобы ужас перед собой усилить? Ничего, поймаем его — узнаем, зачем ему это было надо. В общем, мысль у меня забрезжила, только не мог я придумать, что это за оружие такое особенное. А потом в подполе увидел как раз такое оружие.

— И почему ты думаешь, что это доказывает невиновность врача? — хмуро спросил опер.

— Ну, я так понимаю, что врач и руку должен иметь врачебную — точную, крепкую, — резать и операции делать привыкшую, и ему все эти тренировки и упражнения не понадобились бы… И, кроме того, говорю же я вам, что наблюдал за ним в подполе, и очевидно было, что все эти секиры и прочее он впервые в жизни увидел. Ну, и, общаясь с ним, я ему мелкие ловушечки ставил, в которые, будь он виновен, уж точно попался бы. Словом, по всему я заключаю, что невиновен он.

— Это мы еще проверим, — буркнул оперуполномоченный, и не понравились мне его слова.

— Всех надо проверять, — сказал я, пытаясь вывести его на новые следы. — Вы ведь партийных обходить не будете? Местного секретаря партии, там…

— Разумеется, не будем, — бросил он как нечто само собой разумеющееся. — Ты прав: всех, кто над народом стоит и чья жизнь народу поэтому меньше заметна… Может, ты и не прав в своих догадках, но есть в них что-то… толковое.

— А вот мы и пришли, — сказал я, указывая на цепочку следов, отмеченную пятнышками крови.

Мы вышли туда, где следы были еще волчьими. Пошли по ним. Опер прямо поперхнулся и побагровел, увидя то место, где в истоптанном и разворошенном снегу волчий след превращался в человечий.

А я внимательно осмотрел все вокруг. Потом еще раз к волчьим следам пригляделся, смерил расстояния.