По ту сторону жизни, по ту сторону света

А он реально нелюдь! Гля, в натуре, демон революции! Настолько… даже не жестоких, а полностью и беспросветно безжалостных и беспощадных индивидуумов я ещё не встречал! Он меня… просто за усмешку! За моё, признаю, тупое, но вечное «гы-гы!» Я ж, тля, Весельчак? Пусть и Мрачный!

Тогда из того подвала под ливнем Ясам нас перенёс в другой подвал.

Хотя я сразу подумал, что попал прямиком в ад. В самый настоящий ад. В клокочущие пламенем и расплавленными камнями подземелья. Настоящий ад! Всё горит! Что не горит – плавится! Кругом тела, куски тел, обрывки одежд и куски брони, кровищей всё залито, будто кровью хотели потушить это адское пламя. Тела горят, коробятся от жара, будто дёргаются в агонии, плавятся, отекая, как восковые.

И над всем этим Сам, как хозяин ада. Стоит, величественным хозяйским взглядом осматривается, тем же хозяйским тоном велит мне:

– Потуши!

– И замаринуй! – киваю я, расправляя крылья и замораживая очаги возгораний. – Посолить и поперчить. Взболтать, но не смешивать.

Со злостной мстительностью не потушив лужу жидкого пламени, в котором катается и вопит мерзотник. Он из «разрыва реальности» выпал как раз в эту горящую лужу. Для него ад уже наступил. А те увечья, что я ему нанёс, не позволили ему, как нам с Двуликим Ролом, отпрыгнуть от опасности.

– Ушли! – голос Сама рокочет в этом медленно замораживающемся аду. – И даже своих павших забрали.

Это он, видимо, про тех, кто устроил весь этот фестиваль и фейерверк в честь октоберфеста. Ясам простым взмахом, телекинезом, выхватил из пламени мерзотника и перенёс его непропечённое, ещё не прожарившееся тело на свежезамороженный кусок пола. А я ещё добавил в то место мерзлоты.

– Прекрати! – велел мне Сам. – Он своё получит.

– Как скажешь, земеля! – пожав плечами, ответил я по-русски. – Согласно требованиям военного трибунала и революционной целесообразности? А неплохой костёр мировой революции тут получился…

Тупо? Тупо, согласен. И я тупой. И юмор у меня такой же – тупой.

Ну, не ожидал я, что Ясам среагирует так… Неадекватно. Ещё я не ожидал, что я, круче которого может быть только Эверест, окажусь таким… ничтожным!

Я даже моргнуть не успел, как оказался стиснут и распят в воздухе меж полом и потолком, точно посредине. Никакое моё усилие не могло мне помочь освободиться. Не мог я даже пошевелиться. Вновь попал в положение муравья в янтаре.

– Э-э! – хриплю я. – Ты чё, земеля?

– Ты! – грохочет Сам. – Что из себя возомнил, ничтожество?

От его вида, от его ровного, рокочущего голоса, спокойно-равнодушного лица, изучающе-внимательного взгляда мне сразу стало тошно. Сразу. Понял, что пришёл как раз тот самый конец верёвочке, которой сколько не виться, а долбанёт по затылку.

– С чего ты, полукровка, игрушка недобожка, решил, что имеешь право? – вкрадчиво спрашивает Сам.

И я захлёбываюсь от крика. Крика нестерпимой боли. Крылья мои, нематериальные, энергетические, но оказалось, что боль от того, что Сам оторвал их мне, как мухе, вполне материальная и очень чувствительная. Чересчур чувствительная!

– Ты! Вечное – «недо…». Труп, что не стал ни нежитью, не стал и живым!

Вся! Сразу вся моя вживлённая броня решила, по велению Сама, оторваться от меня. А это не передать словами, как больно! Оторванный ноготь, говоришь? Куски моего панциря отрывались с моей плотью, повисали вокруг меня в воздухе.

Но слова, бросаемые Самом, наносили не меньшую боль!

– Ты не стал ни Человеком, не стал и Небожителем! – продолжал он.

Слоями моя плоть отделялась от меня, тонкими слоями, сползая, как чешуйки с луковицы, повисая неподалёку. Меня разбирали на составные части. И этот садист не давал мне потерять сознание и лишиться разума от боли.

– Тебе в голову закачали осколки воспоминаний сразу нескольких знакомых твоей неудачницы-покровительницы. Как и ты, так и не ставшей Матерью – ни Жизни, ни Смерти! Осколки воспоминаний! Мусор! Чужих иллюзий! Чужих жизней. В тебе даже души нет, ничтожность! Одни пустые амбиции!

Вижу, как оголились мои кости. А я не могу даже сблевать!

Как больно!!!

– Земеля? – слегка усмехнулся Сам. – Я был там. А вот ты – нет. Ты – никто и ничто. Плохо склеенная куча мусора. Кукла из папье-маше, из пользованной туалетной бумаги. И ты решил, что имеешь право на святотатство насмешки над революционными идеалами, идеалами целого поколения? Над чаяниями и мечтами людей, величие коих ты, ничтожество, даже осознать не способен! Ты даже не личность! Ты – эхо чужих мыслей, чужих жизней. Инструмент. Говорящие орудие. Знай своё место, ничтожество!

И только тогда он мне позволил потерять сознание от нестерпимой боли.

Осознал я себя в каком-то другом помещении. Футуристическом. Фантастическом. Яркий ровный свет из световых панелей, ровные полированные поверхности. Целый и голый я. И целые, и голые – палач с приговорённым и было искалеченный мною недоумком.

Хотя недоумок тут как раз – я. Возомнил из себя! Демон Смерти говоришь? Павлины говоришь? Хэ!