По ту сторону жизни

— О, да, — развёл руками дон Диего. — Они взорвутся все до одного! Из них выльется горючая жижа и растечётся по всей акватории порта! Загрязнение будет ужасным, но… Это издержки войны… Главное, что у гестапо есть с кого спросить, так ведь, Владимир Александрович?

— Почему с меня, а не с вас? — злорадно рассмеялся Быстрицкий. — Танкеры принадлежат… — он замолчал, вдруг осознав, что больше всего вопросов у немцев будет к нему.

— И баржи, и груз в них твои, — напомнил, вздыхая, де Беррио. — У меня куча документов, подтверждающих это. Кстати, они уже у немцев. Гестапо почерпнёт из них много интересного… Кстати, команды танкеров не пострадают. Во время устройства к нам на работу все матросы подписывали документы с просьбой вступления в армию вермахта, и они уже тоже у немцев!

С улицы послышался грохот взрывов.

— Ну вот, началось, — сказал дон Диего, с наслаждением вытягиваясь в кровати. — Мой план начал работать и уже скоро…

— Убью, гад! — взревел Быстрицкий и, сыпля матерными словечками, набросился на него.

Владимир Александрович умел драться. Он профессионально орудовал кулаками, нанося удары по бокам и затылку ловко уворачивавшегося дона Диего. Глаза Быстрицкого полыхали ненавистью. Он захватил под мышку голову своего врага, изо всех сил выворачивая её, и, почти не чувствуя ударов сзади вбежавшего в камеру полицейского, стал душить дона Диего.

И вдруг Быстрицкий закричал и ослабил хватку. Дон Диего, с изумлением поняв, что его больше никто не душит, вскочил на ноги. А рядом с ним кипела «битва». Двое полицейских с ожесточением пинали скорчившегося на полу Быстрицкого, а тот ревел как умалишённый и продолжал буйствовать с искажённым лицом и остекленевшими глазами…

11

Историческая справка

Нацисты стремились отделить командный состав от рядовых, видя в нём вполне обоснованно возможных организаторов сопротивления. С этой целью 19 мая 1941 года в проекте особого распоряжения к директиве № 2 (план «Барбаросса») указывалось: «При захвате в плен войсковых подразделений следует немедленно изолировать командиров от рядовых солдат». Это правило неукоснительно соблюдалось.

Многих офицеров расстреливали почти сразу после пленения. Как правило, взятых в плен делили на две группы: красноармейцев и командиров, начиная от младшего лейтенанта. Командиров, если не сразу, то по прибытии в пересыльный лагерь отправляли в офлаги.

* * *

Как ни трудно пришлось Кузьме Малову в пересылочном лагере, но он выжил. Да и штурмбаннфюрер Вилли Дресс утратил к нему всяческий интерес. А потом начались его «мытарства» по лагерям, не задерживаясь в каждом из них более двух месяцев.

По прибытии в тот или иной лагерь на каждого военнопленного офицера заполнялась регистрационная карточка, где записывались: личный номер, личные данные, домашний адрес, место жительства родителей, звание, должность, гражданская специальность, когда и где попал в плен, цвет волос, рост, отпечатки пальцев.

Во Владимиро-Волынском офлаге на его одежде красной краской нарисовали на груди треугольник, а на ягодицах — два треугольника.

При переводах из лагеря в лагерь, при регистрации, Кузьма говорил правду, но потом, набираясь опыта, он понял, что выгоднее сказать, а что, наоборот, не стоит сообщать о себе. В итоге получалось, что на него было заполнено шесть регистрационных карточек, и немцы не могли понять: он попал в плен полковником, а до последнего лагеря добрался лейтенантом?

Кроме Владимиро-Волынского офлага Кузьме пришлось побывать в Виннице, в специальном офицерском лагере ОКХ, для старших офицеров Красной армии, представлявших особый интерес для немецкого командования, в офлаге ХIII-Д в Хаммельбурге, в Циттенхорсте…

В условиях плена психология людей резко менялась и наружу выплёскивались ранее сдерживаемые мысли, эмоции… За несколько дней взятые в плен офицеры вдруг превращались в ярых врагов советской власти, правительства и даже страны! Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоявшие перед неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос, отборным матом поносили того, при чьём имени ещё недавно вставали и аплодировали, — Иосифа Сталина!