По велению Чингисхана

Лишь теперь глаза хана полыхнули сухим жаром. Своим испытующим взглядом, но как бы из запредельного мира, где земная власть – пыль за караваном верблюдов, ничто, Тайан-хан словно познавал его для себя: вот ты какой, оказывается… Однако обезоруженный и обесславленный, он смотрел с самого дна земной беды и позора.

«Пусть минует меня такая участь, – подумал Тэмучин, выдерживая этот взгляд усилием воли. – В десятки раз лучше пасть на поле брани со сломанным хребтом, с размозженным булавой черепом, чем остаться в живых на позор и издевательства… Что все счастье и горе земные? Натянутая веревка, которую оседлал ребенок! Он плачет, еще не зная настоящего несчастья, смеется, не зная, что слезы рядом…»

Тэмучин начал говорить, не опуская взгляда и как бы утверждая всю важность сказанного в сознании плененного вражеского военачальника:

– Мы не разбойники с караванных троп – мы дети Солнечных Айыы с поводьями за спиной, которыми управляет Всевышний Белый Бог! Мы почитаем всех богов-сыновей, признаем и соблюдаем мирские обычаи и традиции! – сказав это, он решительно повернулся к своим, что сгрудились поодаль с законным любопытством победителей. – Вчера мы воевали с ним. Сегодня он вручил в мои руки знамя Найманской империи, чтобы я понес его дальше и выше. Смогу ли – зависит от всех нас. Говоря это, я, Чингисхан, велю относиться к Тайан-хану, как подобает относиться к великому хану. Велю поставить для него мой лучший белый сурт! Рядом – сурты для его тойонов. Ничего не должно пропасть из имущества хана! Все, что было растащено – вернуть, утерянное – найти, подобрать, доставить на место! Я сказал!

– Ты сказал, мы услышали! – ответили военачальники.

Тайан-хан в недоумении опустил глаза и шевельнулся в золотом кресле. В наступившей тишине разнесся скрип галечника под золотыми лапами трона.

Глава семнадцатая Найманы

Суд и Указы укрепляются, крепнут только в том случае, когда они праведны и справедливы. Любой преступник, совершивший любой тяжести преступление, должен верить в праведность и справедливость приговора.

Земной суд должен быть подобен суду Божию.

Легенды о древних правителях

Высокопоставленные тойоны найманского ила слышали слова Чингисхана, но не восприняли их всерьез: можно ли брать на ум сказанное дикарями? С напускным равнодушием наблюдали они оживленную суету монголов, ставящих сурты якобы для пленных, на усилия котловых, разводящих костры для приготовления мяса в огромных котлах, найденных на арбах с найманским скарбом.

Тойоны хорохорились, обреченно перешептываясь меж собой.

– Смотрите-ка на этих нелюдей: решили нас покормить перед забоем!

– Вот начнут тянуть жилы из живого мяса – узнаем кормежку варваров… Все выблюем, что съедим…

– Не кликайте беду, пока брюхо цело… Они ведь тоже люди!

– Люди?! Для таких слепцов, как мы, имеющих глупых вождей, они, конечно, господа-а-а! Ничтожества смогли победить нас – позо-о-ор!

– Замолчать! – прикрикнул на героев молчавший до сих пор высокий сутулый старик. – Забыли свои победы? – продолжал старик, ни на кого не глядя и пересыпая камешки в заскорузлых ладонях. – Очнитесь, вспомните: победы, по-вашему, принадлежали вам, и вы каждый раз выпячивали свои заслуги и доблести! Вы их выискивали, как шелудивые псы блох, и на зуб еще пробовали! – он швырнул камешки под ноги. – А поражение наше общее вы приписываете глупости и нерадивости своих воевод! Вы же и умные, и благородные! Вы бы не попали в этот ад, будь каждый из вас главным! Тьфу! Глаза бы мои не смотрели и уши бы не слышали! – и старик закрыл лицо руками, которые мелко-мелко тряслись, то ли от ярости, то ли от бессилия.

Это был знаменитый полководец Кехсэй-Сабарах.

«Ключ иссяк, бел камень треснул», – думал он, уткнув черное лицо в шершавые ладони. Более тридцати лет он единолично возглавлял найманское войско, а накануне этой войны Тайан-хан отстранил его от должности, поверив наветам, столь обычным в среде придворных и столь же изощренным. Однако Кехсэй-Сабарах терпеливо снес обиду и, не в состоянии жить без войска, слонялся среди военачальников как человек, у которого есть лук, но нет стрел, есть стрелы, так нет наконечников, есть наконечники – так нет зверя. И считался он вроде бы советником, но кто прислушивается к советам человека, выбитого из седла, к словам небожителя, изгнанного на грешную землю… Никто не нуждался в советах старого вояки.