Читаем По весеннему льду полностью

В ванной тоже громыхнуло. Упал какой-то небольшой, но тяжёлый предмет, затем последовали приглушённые чертыхания – встал сын. И, по обыкновению, опаздывает на занятия. Снизу, из кухни, поднимался аромат свежесваренного кофе, это собирался на работу Матвей. Тома почувствовала угрызения совести – муж сам себе стряпает, а она валяется.

Она рывком поднялась, но осталась сидеть в кровати, потому что невесть откуда подкатила тошнотворная слабость. Тома пересилила себя, умылась, поглядывая в зеркало на бледное лицо с припухшими веками, спустилась вниз и взяла инициативу в свои руки. Матвей облегчённо уселся за стол и уткнулся в мобильник. Его затылок, казалось, рассматривал Тому с молчаливым неодобрением. Тома вздохнула.

– Мы видимся с тобой полчаса утром и час вечером, – горько констатировала она. – И ты предпочитаешь мне свой мобильник. Лёшка, кстати, с кем-то странным подружился. Мне кажется, это девочка, только я пока не спрашивала, кто. Слышала, как он тихонько по телефону с ней разговаривал. Они какие-то видео про мемориальные страницы в сети смотрят, Лёшка мне с умным видом про проспективную память вещал… Ну, тяга к темам смерти у подростков всегда, это понятно, но в такой вот заумной форме… не знаю даже… тревожно мне. Дизайн для страниц памяти… И, ты заметил, как он похудел? Дёрганый какой-то, поздно ложится очень, глаза на мокром месте… Он так на музыку реагирует?

Матвей посмотрел на Тому затуманенным взглядом; он занимался – конференции и встречи с иностранными коллегами требовали совершенствования коммуникативного английского. Английские фразовые глаголы явно побеждали её житейские излияния.

– Слушай, мать, тебе всегда тревожно! Ты же волнушка у меня, всегда говорю. Я целый день в клинике на авральном режиме, могу хоть утром и вечером почитать или посмотреть что-то интересное? Лешка взрослый парень, пятнадцать лет уже. Ничего с ним не случится. Себя вспомни в юности…

Тома вспомнила хипповскую длинноволосую юность, шатания с этюдником по городам и весям, сводившие с ума нехороших конформистов, предков-домоседов, и усмехнулась.

– Да, отливаются кошке мышкины слёзы. Мои бедные родители сполна хлебнули. Что же я для себя-то курортного режима желаю…

Матвей смягчился, отложил телефон, и сказал:

– Давай, и правда, попьём кофейку вместе. Я тут такое интересное видео смотрел, про коллективизацию… А что такое проспективная память?

– Это, ну вроде как память о будущем, о намерениях… Если речь идёт о страницах мемориальных, там можно заранее распорядиться своим контентом после смерти… Тем, что будет выкладываться.

– Жуть, – сказал Матвей. – А я-то наивный полагал, что хуже всего эти «синие киты». Или «синий кит». Ну, о чём все кричали…

– Не совсем жуть, – возразила Тома. И с умным видом добавила: – Всё сложнее.

Матвей рассмеялся, они уселись пить кофе, и следующие пятнадцать минут яростно обсуждали поросшие очень странным мхом времени кочки и ямы исторических событий, наблюдать которые своими глазами не имели возможности. Но, тревожили эти события их так, словно происходили сегодня. Может быть, им казалось, что ответы на те вопросы, которые ставит история, помогут понять, что происходит в нынешние «окаянные дни»?

Матвей, заведующий отделением детской гематологии неплохой государственной клиники, потихоньку левел, от происходящего вокруг странного полусна-полуяви, в котором сбились все прицелы. Бег к цели – бег тяжёлой работы, ответственности за больных, за подчинённых, за отделение – превращался в стояние на месте, как в сказке про Алису. Он бежал ещё быстрее, до боли в груди, до сердечных приступов, но по-прежнему был повязан странными законами, которые лишали больных детей необходимых лекарств, под знаменем борьбы за отечественного производителя, странными правилами распределения госфинансирования, несущими золотые потоки мимо нужд людей, лишь дразня их отблеском этого незримого богатства нефтяной державы, отношением к больным детям (да и взрослым) со стороны общества, которое пыталось отторгнуть их, не замечать, притвориться, что этого параллельного, замкнутого в себе самом, мира страданий просто нет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза